В одной из областей после войны
учительница в школе городской,
детей голодных видя пред собой,
с уроков отпускала, чтоб они
могли за коркой хлеба дорогой
стоять и для себя, и для родных
в очередях с измученной толпой.
И так происходило много раз.
Она же продолжала свой урок:
немного пар ребячьих грустных глаз
смотрело на неё, внимая слог.
И каждый день предмета пересказ
сопровождали добрые дела:
кому-то полушубок в самый раз,
по людям походив, она нашла,
кому-то из отчётов и газет
соорудила тонкую тетрадь;
кого-то ободрила, дав совет,
другим пошла по дому помогать.
В широком неустройстве нищеты
такое положенье много лет
внушало ей: уроки доброты
давать и не просить себе ответ.
Но кто-то, на других имея зуб
и видя её помощь той семье,
к учительнице тоже стал не люб,
жестоко обвинив её в письме.
Послав свою депешу в районо,
про класс, почти пустой, он сообщал,
что к семьям, погрузившимся в вино,
забота её больно горяча...
Приехала инспекция, и вот
нежданно заявилась в тихий класс:
предмет свой добросовестно ведёт,
но в классе не хватает многих глаз.
Коротким объяснениям не вняв,
не выслушав родителей слова,
её с учителей решили снять:
беда и доброта им трын-трава.