«нам некуда и некогда возвращаться.
Нет ничего, кроме этой дороги,
Пока вместе с нами идут беззаботные боги»
Б.Гребенщиков
…и ласково склонившись над огнём, она льёт молоко из, кажется, бездонного кувшина в стаканы, проливая молоко на стол, на пол, сквозь доски пола в землю. Здесь Мыши пьют, поют, пьянеют и, наблюдая из окна за небом, стараются запомнить ход светил, ход мыслей…, дождь приносит всем успокоенье, даже коту. Хотя, всё это чепуха и конфетти. Блестящие короны мимолёта, бездонные ладони моей милой, глаза разутые, развёрнутые изнутри, раскрытые подсолнухом, я вижу их, не прямо, исподволь, неволя, воля, может нет причины думать, что получишь что То, но нет причины и не получить, То, что родней ноги, или руки, и головы. Один из нас, сидящих за столом, такой:
Он тихобеломорен, он саблезубо смел, высокоалкоголен и бесподобномех. Глаза его топазы английского двора. Трава арбузнокрасна, соплива и сочна, пчелинооголтела, и мощнохороша. Он раскрывает землю для лёгкости корней. И как они растут!
Эти сосны, эти волосы древней земли! Это всё. Облака на кончиках иголок, зелёная пушистая постель для утреннего солнца. Это всё - Отражение в воде текущей на восток, на запад и на юг, прозрачной лёгкой кровью. В сопровождении свободного тумана, оно цветёт, где рвётся полотно. Где рвутся письма, разливаясь над и под. И, вспучивая землю корнем многоруким, Оно бежит от молодого Гора, оно простое семя из затвора, из тайного колодца взгляд пронзительный. Бледнея, исчезая со спины огнезмеи, так змей темнеет, зеленеет и бурлит в водоворотах, спит в заводях, во сне уходит в лес. А этот Он, что беломорнобледен, растрачивает всё до дыр в карманах, что окна для мышей, что смотрят на светила. Через траву безрукую. Или подводную траву вокруг камней зачерненных и неожиданно громадных, похожих на отдельные планеты, одетые в зелёное сиянье трав подводных. И птичьего крыла отмеченного Солнцем. И рыбака стоянием над потоком, дождя входящего на цыпочках домой, дыханья тихого, того кто рядом спит с тобой.
Трава играет в кошки-мышки, трогая пятками желтую землю, говорит с кузнечиком, поклоняется ветру, пахнет собой и не только, пьёт росу и купается в ней, морочит людоеда и чертям прохода не даёт.
- у-у-у-у-у-у-у…
--ты да, я, да мы с тобою…оба двое…оба двое.. обойду я, не войду я… заколочено окно, дверь разбухла, все в одно складывается и несётся комом глины голубой. Посолонь, да полунь в млечном ходит рыба Толстый Кость. На неё корова смотрит и смеётся над водой, как вода смеётся в ветках каменеющего дуба, огнезмейной полосой над застывшими крылами блюда край горы заката. Выдох - бронзозвон и серебро. Радостным узором Отражение играет изменяясь, или нет?
Кто? Непонятно кто, но, краем глаза замечает в небе угол дождевой. Вдалеке, не дальше носа, за городской стеной из панельных многоглазок, ровной шторой дождь, и ему идёт навстречу фиолетовый восход, отражаясь брызго-взрывом от краёв домов и стёкол, морщится очкарик-город, расправляет плечи, грудь, в ожидании жары пыль кипит, и в молчании травы разрывается кузнечик. Вот журавль прилетает и синица прилетает. Кто куда. А я в тебе.
……………………………
- Как же я хочу поговорить с тобой! Как же я хочу не сказать, не сделать, обойти привычные лесенки и правильные входы, войти в дом через свою\твою дверь, сесть за общий стол, и посмотреть в своё\твоё окно. Без ограничений, без оснований. Как бы. На самом деле. На ядре, в яблочном огне.
Из огня да в холодную воду, и застыть, не всплывать, зависнуть с закрытыми глазами - тогда:
Как прозрачно и тихо в груди! Ни единая тварь не моргнёт. Спит мёртвым сном бордовое сердце-солнце, волнуются лёгкие. Кровь поёт вдалеке. Её пением всё пространство полно, тишиной... Невозможность исчерпана, не чего больше хотеть, развалина- дом, чернеет, белеет на самом холме. Летит луна, высвечивая тени. Всадник скачет, маленький таракан. На жёлтой бумаге гравюра столетняя: Кихот, дон облезлый. Дон прекрасный. В голове Луна, в правой руке ваджра. На коне то ли бледном, то ли белом, то ли очень тощем коне. Очень быстрый, странный, полупрозрачный. Полунь, с ним, вываливаясь из ночи полотна, исполненной до самого конца, материей, не матерью богов, но - облаком рассветного дыхания Огня, сочным светом солнечным переполненным. Облако мощное, нависающее, надлежащее, не видное в Чёрном чёрным. Облако - капля золота яркая в сумраке, блеклая в полудне, капля на китайской бумаге… Оно и она здесь? Оно и он здесь. Земля, по закону бурлит без меры, тишина откровенная поглощает охотника, всё равно ему, он дышит закатом. Всё видимое катится, вертится, тает, кристаллизуется, вьётся по ветру. И по всем камням, комьям, пыли и ласковой глине, скачет Кихот Великолепный, смеясь. Да, он не тоскует, знает, куда ехать. Он летит над Ямой. И где его честь, где его совесть? Ночь разгибается, тонкой становится девушкой, яркой, прекрасной, без сомнений и связи со всем этим и тем. Добрая ночь наводняет окрестности! Это ять. Брызги воды! Как пел поэт - нога судьбы!
Полыхая, выходит Светило. Затмевая глаза, радуя сердце-солнце. Так прозрачно вокруг! Пением утренних птиц тишина ворожит и рождает всё больше и больше, то ли ветра, то ли этих вот утренних птиц. И деревья качают в птичьем ветре верхушками, так ногами весёлые девушки машут в солнечных пагодах яростных дней яблочной битвы.
2.
Смех и взгляд – обоснование и оправдание.
С похмелья, в середине ночи: То то, то это, а то, за то, за это. Кто То, что То, кому То сказал. Кто То, что То, кому То ответил, или это не То и не Это, но за То есть о чём говорить. Когда смеются и смотрят. Голова ты моя голова… страшен Карась – Толстый Кость!
Опомнившись:
День прошёл, как ворон пролетел. Нет ему начал а и конца, тополя, длинной бахромой окоём полей, канав, дорог. Синеусный на коне сидит, ( нет его изображений на бумаге), смотрит на далёкую заставу, где солдаты кормят журавлей. Им не обозначена задача, их устав – стеречь дневной покой цветов, котов и насекомых, страшное оружие – пчела, и в зубах застряли якоря. Может быть, солдаты как киты, кормятся планктоном, и Иона из нутра солдатского бурлит?
По губам, волнам алым приплыла на лодке чёрной, старой немота.
О спицах, о ступице, о колесе, об ослице, о моркови, говорят и говорят, постоянно говорят, а бородатый повар смотрит прямо в птицу, видит пищу, думает о каше: не ушла бы….
Пчёлы ждут в засаде, журавль в небе, солдаты спят. А в округе плотно разлеглись туманы и в туманах этих не то, что рук, зги не видно! Тучи набегут в обед, а с утра пока ещё промозгло, но потом, к обеду будет солнце.
Утром туманы в небо дышат, отражаясь в озере коляном. Обегая землю Лёгкий ветер, остаётся в памяти надолго, шорохом листвы, рябью озёрной воды, и той струной, что внутри волнуясь, колеблется, дрожит. Ветер - утешник, потешник, тихий учитель травы и деревьев весёлых.
На озере коляном ветер. Лодочная цепь натянута до звона. Лодка бьётся на цепи. Если бы стояли рядом скалы, то стремительная птица села б, отдохнула, лодка же разбилась бы о скалы, но нет скал, и моря нет, как нет.
Губы шевелятся… бормотание заклинаний… и в ответ на эти превращенья, птица улыбается, и, вскоре улетает.
Шепчет одинокому Кому то, жёлтым, прошлогодняя трава, он траве той внемлет, опрокинув руки в небеса. Падает на спину в жёлтый праздник, синеусый всадник из седла. Удивлённый конь не понимает и стоит как камень придорожный. Бегает по камню существо, ящерица, что ли, вся переливаясь разноцветьем. На неё заворожено смотрит мастер, вовсе не пытаясь помешать. Мастер любит резать камень, дайте ему в руки молоток! И тогда, освоив этот пламень, он напишет в камне пару слов, или это камню он напишет? Камень пыль в глаза ему насыплет, и замрёт, замрёт и мастер мхом на сером камне. Или это тень с небес упала, облака рассветного?
А в это время:
Ёж, оторванный от дикости иголок, к яростному яблоку пришёл. На его лице недоуменье: как же он теперь работать будет? Яблоко нахмурилось в ответ! И надменно озирается вокруг. Ёжик маленького счастья хочет, а оно, как видно, далеко! Сколько претворений и коловращений перед взором ёжика прошло, он теперь философ умудрённый, получил диплом, преподаёт. Проходит год, приходит сессия, и дикие студенты, в исступлении беснуясь, предъявляют книжки и зачётки, бедный лысый ёжик ужасается напору, ускользает в лес, где тихо, у бревна замшелого защиты просит, получает и сидит в слезах. Неуёмные студенты рыщут! Ёжика желают изловить. И добиться нежности суровой, может просто роспись получить . Ёжик этого не знает и боитс, в страхе понимает: всё серьёзно, и зовёт на помощь хоть кого. Хоть всадника лихого. Но, всадник в жёлтом весь укоренился, с Амитабхой мило говорит, им мешает чем-то Амайтрейя, хочет грубо в разговор вступить. Но друзья увлечены беседой, им не слышен ёж и Амайтрейя. Оба двое – Ёж и Амайтрея - одиноки в поднебесной, друг у них один – журавль серый! Он же - наблюдатель неусыпный, утвердитель дхармы гвоздодёра, глиняного войска генерал. И журавль увидел рыщущих студентов, вот он полетел колоться и бороться, сразу все студенты разбежались. Журавля теперь волнуют только звёзды! Хоть они похожи на воронки. Пусть они похожи на речные ямы, где сомы, русалки, тина и кувшинки, что чернеют в блеске ночи необъятной точками письма , что я тебе пишу. Через возникающие ноги, ёж ползёт к стене, где ход мышиный. И, туда нырнув, на хвост змеиный натыкаясь, ртом его хватает, замирает в страсти. Змей ежа хватает, замыкаясь в цепь. А тем временем проснулся всадник, эхо услыхал ежовых стонов, и помчался, сквозь траву на стрекозе. Ёж, тем временем заснул и оказался в жёлтом, и во сне увидел Амайтрейю. И конечно же пошла беседа, то одно они поймут, то это, долго, очень долго говорили, и когда дошло до То, то смерклось, и пришлось ежу вставать с постели из пожухлых листьев, лунного ли света? Всадник не найдя ежа, и более его не слыша возвратился восвояси, то есть, на коня взобравшись снова слился обернувшись коростелем с лесом. Некто Шива хлопая в ладоши, собирается упасть на землю фиолетовым дождём. Перед этим семяизверженьем, извержением дождя в сухую землю, солнечные стрелы прилетают, Лёгкий ветер, пробегая торопливо, прикасается к щеке легко. Как близкая подруга.
Так проходят дни моей природы. Здравствуй, бешенная радость! Ты моя звезда из тьмы кромешной! Голова моя черешня, майский жук в глазнице копошится, где был мозг лежит лисица, спит, но снов не видит, мёртво спит!
Этот день прошёл, как голубь или камень, пролетел со свистом в тьму.
Это вода смеётся, или корова? Хорошо это, или плохо? Было б молоко, немного мёда, Иван-чай в полуденном огне. Ночью – до пьяна, мёдовый воздух, с горечью полыни. Что ещё...