Вся жизнь уместилась плотно в четыре пакета...
Умею затаивать злость, нервный срыв, дыхание.
Цветной ксилофон в небе есть? Забывай про это.
Здесь нужно с молочных усов становиться ханами,
Теряя привычки, рефлексы, пароли, pinы
Хвалить государственный сговор, враньё, гонения.
Нельзя говорить, что становится мир терпимым
Когда ты достиг состояния опьянения.
Нельзя говорить, что внутри несравненно горше,
Чем в мире наружном, разодранном между прочими.
Нельзя говорить, что не любишь свой город-грошик,
А кормишься сытно его земляными корчами.
Нельзя говорить о несносной сердечной тряске,
Когда не достанется ясновельможной милости.
Нельзя говорить, что выносишь из дома дрязги,
А дома житья-то без пробок ушных не вынести.
Ты, лгущий, как дети - невинно и безмятежно,
Смеёшься, колбасы Гайдая шпигуя экстази.
И пусть угадают, чьё сало манило нежно,
Придут линчевать - трубкой мира гашишный кекс носи.
Не верю тебе ни на йоту: да - "нет" болгарам.
Не слушая Бродского, деру дала из комнаты
На птичий базар Саяхат, где "чилик" с "талгаром",
Но в той толчее птицы были превратно поняты.
И я говорила с тобой. (Никогда, Булгаков).
В состав колобка однозначно входили скорости.
Я стану сайгаком, ты станешь ловить сайгаков
И байки травить, добавляя в приманку горести.
Закручивай гайки, затачивай Джона Кехо.
На помощь спешат чип-чип-чипы и дейлы карнеги.
Рыгая, к успеху рогатое вышло эхо.
Как жаль: бытия суррогатка не впустит парного.
Задание будет со звёздочкой – как иначе.
Нельзя говорить и любить. И в жилетку плакаться.
Но в комнате впрок беззаконница жадно плачет,
А мыши к безмолвной войне забривают кактусы.