Напротив Казанского университета стоит бюст Н. Лобачевского. О нем Хлебников писал:
Я помню лик суровый и угрюмый
Запрятан в воротник.
То Лобачевский — ты
— Суровый Числоводск!
Во дни «давно» и весел
Сел в первые ряды кресел
Думы моей,
Чей занавес уже поднят...
Еще в XIX веке возник спор: в какой вселенной мы живем? Видим ли мы своими глазами мир реальный или очи обманывают и мир отнюдь не очевиден. Первый камень в хрустально ясный образ бросил Лобачевский. Его «воображаемая геометрия» вызвала гнев и возмущение ученого мира.
Бунт против неевклидовой геометрии слышен в пламенном монологе Ивана Карамазова, под которым И сегодня могли бы многие подписаться:
«Но вот, однако, что надо отметить: если Бог есть и если он действительно создал землю, то, как нам совершенно известно, создал он ее по евклидовой геометрии, а ум человеческий с понятием лишь о трех измерениях пространства. Между тем находились и находятся даже теперь геометры и философы, которые сомневаются в том, чтобы вся вселенная или, еще обширнее,— все бытие было создано лишь по евклидовой геометрии, осмеливаются даже мечтать, что две параллельные линии, которые, по Евклиду, ни за что не могут сойтись на земле, может быть, и сошлись бы где-нибудь в бесконечности. Я, голубчик, решил так, что если даже этого не могу понять, то где же мне про Бога понять. Я смиренно сознаюсь, что у меня нет никаких способностей разрешать такие вопросы, у меня ум евклидовский, земной, а потому где нам решать о том, что не от мира сего... Пусть даже параллельные линии сойдутся и я это сам увижу; увижу, что сошлись, и все-таки не приму».
Позиция В. Хлебникова совершенно иная, антикарамазовская. Вслед за Достоевским он пристально всматривался в ту отдаленную, а может быть, и очень близкую точку вселенной, где параллельные прямые, образно говоря, «пересекаются в бесконечности».
Девятнадцатилетним студентом В. Хлебников прослушал в Казанском университете курс геометрии Лобачевского, и уже тогда он начертал свое «Завещание»: «Пусть на могильной плите прочтут: ...он связал время с пространством, он создал геометрию чисел». Не пугайтесь, читатели: «числа» Хлебникова это совсем не та скучная цифирь, которой потчевали в школе. У поэта они поют, как птицы, и разговаривают человеческими голосами. Они имеют свой вкус, цвет и запах, а время и пространство не похожи на некую безликую массу — они сливаются в человеке. Хлебников был уверен, что человеческие чувства не ограничиваются пятью известными (осязание, зрение, вкус, слух, обоняние), а простираются в бесконечность.
«Он был,— пишет поэт,— настолько ребенок, что полагал, что после пяти стоит шесть, а после шести семь. Он осмеливался даже думать, что вообще там, где мы имеем одно и еще одно, там имеем и три, и пять, и семь, и бесконечность...»
Но это опять же иная бесконечность. У Хлебникова она вся заполнена нашими чувствами. Только открывается это человеку лишь в кульминационный, предсмертный миг.
«Может быть, в предсмертный миг, когда все торопится, все в паническом страхе спасается бегством... может быть, в этот предсмертный миг в голове всякого со страшной быстротой происходит такое заполнение разрывов и рвов, нарушение форм и установленных границ».
«Разрывы» и «рвы» не позволяют нам в обычных условиях видеть все бесконечное энмерное пространство-время вселенной.
«Осветило ли хоть раз ум смертного такое многообразие, сверкнув, как молния соединяет две надувные тучи, соединив два ряда переживаний в воспаленном сознании больного мозга?»
«Два ряда переживаний» — это чувства пространства (зрение) и времени (слух).
Переворот в науке должен увенчаться психологическим переворотом в самом человеке. Вместо разрозненных пространства и времени он увидит единое пространство-время. Это приведет к соединению пяти чувств человека: «Пять ликов, их пять, но мало. Отчего не: одно, но велико...»
На смену разрозненным в пространстве и времени пяти чувствам должно прийти единое пространственно-временное видение мира. Поэт сравнивает разрозненные чувства с беспорядочными точками в пространстве. Слияние этих точек будет восприятием всего эн-мерного пространства в целом, без дробления его на слуховые и зрительные образы.
«Узор точек, когда ты заполнишь белеющие пространства, когда населишь пустующие пустыри?..
Великое, протяженное, непрерывно изменяющееся многообразие мира не вмещается в разрозненные силки пяти чувств...
Как треугольник, круг, восьмиугольник суть части единой плоскости, так и наши слуховые, зрительные, вкусовые, обонятельные ощущения суть части, случайные обмолвки великого, протяженного многообразия».
Всю-то нынче не спал я ночку
Как свести вселенную в точку
А потом развести обратно
Это так легко и приятно
Если взять например меня
Да и вывернуть во вселенную
Мир останется без меня
Или я вберу всю вселенную
Все связалось в единый узел
Развязалось в черной дыре
Где едины Храм и санузел
Перельман и Пуанкаре
Если взять тебя и меня
То получим полную связность
Из меня в тебя изменя
Не-в-меня-е-мая развязность
(Константин Кедров)
И «есть независимые переменные, с изменением которых ощущения разных рядов — например: слуховые и зрительные или обонятельные — переходят одно в другое.
Так, есть величины, с изменением которых синий цвет василька (я беру чистое ощущение), непрерывно изменяясь, проходя через неведомые нам, людям, области разрыва» превратится в кукование кукушки или в плач ребенке» станет им» .
Хлебников предсказывает, что «единое», протяженное многообразие пространства-времени, ныне воспринимаемое человеком разрозненно, рано или поздно будет восприниматься в целом. Это приведет к слиянию пяти чувств, к новому видению Мира, ради которого должна сегодня работать поэзия.
Эта вера была незыблемой на протяжении всей его жизни. В одном из последних прозаических отрывков незадолго до смерти поэт писал:
«Я пишу засохшей веткой вербы, на которой комочки серебряного пуха уселись пушистыми зайчиками, вышедшими посмотреть на весну, окружив ее черный сухой прут со всех сторон.
Прошлая статья писалась суровой иглой лесного дикобраза, уже потерянной...
За это время пронеслась река событий...
Но самое крупное светило на небе событий, взошедшее за это время, это «вера 4-х измерений»...
3.IV.1922».
«Вера 4-х измерений» — это теория относительности Эйнштейна, в которой как бы подтвердилась догадка поэта о существовании единого пространства-времени-
Свое юношеское «Завещание» Хлебников писал в предчувствии великого открытия, которое спустя пять лет было сформулировано на основе теории относительности Альберта Эйнштейна математиком Германом Минковским в 1908 году:
«Взгляды на пространство и время, которые Я хочу изложить перед вами, развивались на основе экспериментальной физики, и в этом их сила. Они радикальны. Отныне пространство само по себе и время само по себе обратились в простые тени, и только какое-то единство их обоих сохранит независимую реальность».
Слова эти ясно перекликаются с «Завещанием» юного студента, еще не известного в литературных кругах. Хлебников прослушал курс геометрии Лобачевского и, размышляя о ней, поставил перед собой задачу связать пространство со временем.
Эйнштейн и Минковский пришли к выводу о существовании четвертой пространственно-временной координаты, исходя косвенным образом из тех же идей Лобачевского.
Однако Хлебников шел иными путями, и его понимание пространства и времени было и остается до настоящего времени совершенно феноменальным.
Отрывок «Завещания» дает ясно почувствовать, как преломились в сознании поэта идеи Лобачевского. В отличие от Минковского и Эйнштейна он считал, что пространство и время соединяются в человеке. Здесь, в сфере живого мыслящего существа, образуется тот узел, где пересекаются параллельные прямые. Здесь готовится гигантский скачок не только сквозь бездны космического пространства, но и сквозь бездны времени. Человечество должно «прорасти» из сферы пространства трех измерений в пространство-время, как листва прорастает из почки, «воюя за объем, веткою ночь проколов».
«Слова — нет, есть движение в пространстве и eго части — точек, площадей...
Плоскости, прямые площади, удары точек, божественный угол падения, пучок лучей прочь из точки и в нее — вот тайные глыбы языка. Поскоблите язык, и вы увидите пространство и его шкуру».
В каждом звуке нашего языка таится модель одной из многочисленных вселенных. Легко воспроизвести эти модели графически. «Вэ — вращение одной точки около другой».
Это модель нашей галактики, где все планеты и звезды вращаются вокруг центра. Луна вокруг Земли, Земля вокруг Солнца, Солнце — вокруг оси галактики.
«Зэ — отражение луча от зеркала — угол падения равен углу отражения».
Это зримый образ нашей встречи с антимиром, частицы с античастицей. Зеркальное отражение без соприкосновения.Коллайдер звука
Зеркало
лекало
звука
в высь
застынь
стань
тон
нет тебя
ты весь
высь
вынь себя
сам собой бейся босой
осой
ссс – ззз
озеро разреза
лекало лика
о плоскость лица
разбейся
то пол потолка
без зрака
а мрак
мерк
и рек
ре
до
си
ля
соль
фа
ми
ре
и рек
мерк
а мрак
без зрака
то пол потолка
разбейся
о плоскость лица
лекало лика
озеро разреза
ссс – ззз
осой
сам собой бейся босой
вынь себя
высь
ты весь
нет тебя
тон
стань
застынь
в высь
звука
лекало
зеркало (Константин Кедров)
Линии мировых событий ЛИМИСЫ как незримые струны пронизывают вселенную, образуя космичесукую виолончель, похожую на бутылку Клейна
БУТЫЛКА КЛЕЙНА БРОШЕННАЯ В МОРЕ
Не раз не два подсовывали дезу:
Не лезь в Бутылку Клейна-
А я лезу
Пока не вышла душа из плена
Бросаю в море Бутылку Клейна
Уже не скем не о чем не споря
Бутылку Клейна бросаю в море
Я признаюсь на ухо келейно
Средь обвалов мировых лавин
Мозг устроен как Бутылка Клейна
Только в нем побольше горловин
Мозг устроен как Бутылка Клейна
Всё уходит в дальние миры
Внутривенно или внутринервно
Мысль как крот выходит из норы
Что сказать вам о себе о мире
Я ушел из мира мир не изменя
Я бутылка Клейна брошенная в море
Или это море брошено в меня
Обнимаем благоговейно
Оба вырвались из себя
Мы с тобою Бутылка Клейна
Я в тебе и вокруг тебя
Выстрел в горловину бутылки Клейна
Может вернуться тебе в висок
Выстрел в висок- вернется
в горловину бутылки Клейна
Иисус-Мёбиус
Быть может это знания искус
Всегда подвижна имени граница
И в Мёбиусе скрыто Иисус
А в Иисусе Мёбиус таится
Клейн и Клее давай со мною склей
Как Пётр и Павел-Мёбиус и Клейн
У Врат Вселенной множество ключей
Ты ключ в уключине доверчивей верчей
Но ты и я одна бутылка Клейна
Разбита! И её уже не склеить
Разбита! И летят её осколки
О сколько сколько режущих нас колко
(Константин Кедров)
почему именно «Чёрный квадрат»? Ведь у Малевича есть и красный, и белый, и белый на белом. Но тут уж ничего не поделаешь. Пушкин столько всего написал, а опрос на улице всегда один результат: что-то там про чудное мгновенье. Эрудиты, правда, помнят и про гения чистой красоты. Но даже они не подозревают, что строку «гений чистой красоты» за год до Пушкина написал и напечатал Жуковский. «Мечты любви уединенной / И жизни первые цветы / Кладу на твой алтарь священный, / О гений чистой красоты». Только это не Анне Керн посвящено, а Маше Протасовой.
Впрочем, и чёрный квадрат на белом фоне первым нарисовал английский врач, астролог, мистик Роберт Фладд (Robert Fludd), в семнадцатом веке. Это были иллюстрации к Библии. Один квадрат просто чёрный с подписью на латыни Et sic in infinitum («И так до бесконечности»). Из другого спиралью вырываются лучи света. Скорее всего, Малевич эти изображения знал, иначе бы не воскликнул: «Я открыл бездну – за мной, авиаторы!». Кроме того, он читал труды Платона, где утверждалось, что вечные сущности мира – эйдосы – прячутся в геометрии. Эйдос огня – пирамида, эйдос земли – куб. А куб – это трёхмерный квадрат.
Но Платон чистый идеалист, а Малевич супрематист. Он верил, что эйдосами можно повелевать. По крайней мере на полотне. Тогда всем казалось, что бессмертие рядом. Впрочем, Андрей Рублёв был тоже неоплатоником и геометристом. Его гениальная «Троица» плавно вписывается в овал, а трапеция стола есть не что иное, как проекция земли в небо.
Вернёмся к «Чёрному квадрату». Малевич считал эту картину своей иконой. Атеистическая диктатура не позволяла называть вещи своими именами. Он просто повесил свою картину в красном углу, где положено быть иконе. «Чёрный квадрат», кстати, назывался «Супрематический квадрат. Это окно в бесконечность. Из него всё исходит, и всё уходит в него. Он, как и квадрат Фладда, слегка неправильный. Кроме того, он всё время летит в бесконечную белизну. Летит от нас и летит к нам. Этот оптический эффект называется «взгляд художника». И не просто художника, а художника гениального. Да и не чёрный он, этот квадрат. Из-за специально неровной поверхности всё время по-разному преломляется свет и для тонкого зрения переливается всеми цветами космического спектра.
Один американский художник в 60-х годах выставил свой абсолютно чёрный холст. Я видел его. В отличие от «Супрематического квадрата» Малевича это просто чёрный квадратный холст. Но у искусствоведов от восторга перехватило дыхание. Каково же было всеобщее разочарование, когда кто-то вдруг вспомнил о Малевиче. Мы же в те времена о Малевиче не вспоминали. Квадрат томился в запасниках до середины перестройки. А когда выпорхнул и снова взлетел над миром – всё, от хулы до восторга, повторилось, как в начале века.
Я написал свой «Квадрат Малевича» в 1980 году. Но возможность прочесть его появилась лишь в конце 80-х в выставочном зале на Каширке. Не веря своему счастью, я прочёл с пересохшим горлом:
Оброненная фольга
в мёртвом воздухе звенит
свой затейливый повтор
продолжает сладкий звук
свет ночной намолочен
резко сдвинута ночь
как комод
и от пыльного лунного света
остался квадрат под квадратом
манит тёплою лунною пылью квадрат
не смываемый никем и ничем
не вмещая обтекает себя квадрат
как рог изобилия сыплет квадрат вещами
в отсутствующей вещи
намного больше вещей
из него выпадает ночь
и прозрачная пыльная луна
извлечена
как корень
сладко ноет корень
молочных зубов луны
вот и вылетел пыльный мотылёк
осыпая пол пылью
Квадрат приподнялся
вспорхнул
и улетел
оставляя тень квадрата
В чёрном бархатном космосе летит квадрат Малевича, а из него сияющие спектральные радуги. Попытался позднее запечатлеть это маслом на холсте в гостях у друзей-художников на Большой Ордынке, над квартирой, где гостила Ахматова. Получилось. Эту картину подарил искусствоведу Александру Шумову по его просьбе. А недавно то же самое удалось выговорить стихами.
Зеркало в зеркале
Синезеленобелый
Желтозеленокрасный
Краснооранжевый
Оранжевокрасный
Чёрный
на
Чёрном –
Красный
Красный
на
Красном –
Нежный
Невидимый
Видимый
Отражённый
Неотражённый
Да что мы зациклились на квадрате? Ведь, согласно Платону, треугольник – символ огненности вселенной.
Чёрный треугольник
Малевичий
Девичий
Голенький
Треу-
голь-
нень-
кий
ий
й.
Перформенс ДООСа-Выход в 4-е измерение Разработан на основе этих идей и этих стихов.
Проекция квадрата-куб
Проекция куба-куб в кубе
Вера 4-х измерений воплотилась в сценическое действо
Перформенс "Супрематический Гамлет" Сергея Тырышкина и Константина Кедрова сделает для всех эту геометрическую фантасмагорию зримой.