Море-человек волнуется раз. Море-человек волнуется два.
Море-человек волнуется три. Море-человек отбивает ритм.
Утром в подземку стекает город.
Таня кидает зевок за ворот.
Рядом от острой похмельной горечи
густо краснеет Иван Григорич.
С блеском в глазах, с тем влюблённым блеском,
Ваня печатает смс-ку.
Вова, страдающий от отдышки,
вжался в сиденье.
Свет гаснет.
Вспышка.
Скорчились рельсы.
Опали шпалы.
Поезд качается запоздалый.
Крошатся искры. Состав кренится.
Поручни. Локти. Лопатки. Лица.
Море-человек волнуется раз. Море-человек волнуется два.
Море-человек волнуется три. Море-человек отбивает ритм.
По небу мчит, по людскому по миру,
Боинг со звучным счастливым номером.
Смотрит слезливую мелодраму
Barbara Debruin из Амстердама.
Цедит сквозь зубы Wayne из Австралии
«Мисс, пообедать нам, не пора ли?»
C маминым - в виде слона - кулоном
Helen проносится по салону.
Взрыв.
Турбулентность.
«God save us! Help me!»
В иллюминаторе вертят землю.
Мир разлетается на шурупы,
падая в горсть обгорелых трупов.
Море-человек волнуется раз. Море-человек волнуется два.
Море-человек волнуется три. Море-человек отбивает ритм.
Мерно вздымаются в круговерти
волны красивой и близкой смерти.
А на презрительно чёрном свете
в вечной войне побеждают дети.
В детских считалочках лясы точат
бесы из наших горячих точек.
Выйти ли месяцу из тумана?
Нож, показавшийся из кармана,
станет ли резать, пугать и бить?
Нам не водить. Нам войска вводить?
Море прошепчет «Ещё… ещё!».
Пусть не сбивается ритм и счёт.
Море-человек волнуется раз. Море-человек волнуется два.
Море-человек волнуется три. Море-человек у меня внутри.