Ясное небо покрылось коркой синего льда, и, кажется, солнце уже никогда не растопит себе окно, ветер колючий – да так, что больно дышать, значит пришла зима, в ставни стучит мороз. Время Святок – время чудес и снов, время сказок, узором вплетавшихся в быль. Все поверья встают из глубин веков, если хочешь, послушай одно и ты.
Святки – время вечерок, время огня в печи, кто смела, та и к проруби в ночь пойдет, оставляя в глубоком снегу следы, обернись, посмотри – никого за твоим плечом? Страха нет, только песни да смех молодым, собираются вместе, чтоб долю узнать свою, угадаешь - беда или радость стоят у дверей? В темноте, озаряемой огнями свечей, в колдовской зимний вечер пора начинать ворожбу.
Кольца, ленты, сережки – скорее бросай в крупу, замирая от страха и счастья, узнаешь судьбу, мир старинных поверий не так уж светел и прост – песни прочат одной золотой венец, а другой – нищету да погост. Шелест старой колоды – не видно ни пик, ни червей, талый воск, застывая, откроет лицо жениха, дробно сыплется на пол сухое пшено, станет медь серебром, и под алым платком в дом несут петуха. Глаза у Марьяны чистые, как вода, кожа Марьяны и летом белей, чем снег, волосы льются одной золотой волной, каждый хотел бы назвать своей, и никто – сестрой. Не оттого ли всегда у окна, одна, встанет, прижмется, как будто нет места ей. Брось, позабудь, это только игра, бабьи басни, приметы, не надо, не бойся, не верь, – утешает кудрявый румяный Милен, стоя близко, касаясь рукой рукава. Но бесследно исчезло кольцо в крупе, тает воск, опускаясь комками на дно, карты, спрятав в казенных домах королей, обещают долгий извилистый путь в копьях пик и с измятой восьмеркой червей. А подружки пораньше ложатся спать, затаив под подушками гребешки, постылый иль милый придет причесать да в тяжелые косы пестрые ленты вплести? Ночь за ночью Марьяне один лишь сон и одни глаза –– знать бы чьи, никогда не встречала таких: в глубине талым золотом стынет янтарь, в узких черных зрачках безвозвратная топкая даль – прижимая холодные руки к горячим щекам, просыпалась, тяжелой томясь тоской, что ж за суженый ей обещан судьбой? Что подружкам наутро расскажешь – солжешь? Приходил, да, но имени не назвал, а собою каков? Да, наверное, пригож… Нет, слишком много ей нянька читала книг, а когда спохватилась, уж поздно стало молчать. До зари не спалось: столько виделось ей, что до солнца не смела и глаз закрывать. Слишком верила в темные сказки да чудеса, все ждала, что из леса выбежит зверь, заберет с собой, и помчатся они сквозь деревья и воду, в кромешной тьме, под неровный, тревожный и сумрачный волчий вой. Уж давно разошлись подружки, стихла метель, только звезды звенят и сверкают, укрываясь ночной тишиной. А Марьяна лежит, опять позабыв о сне, не впервые глотать ей беззвучно горькую соль. За околицей тишь да покой, сколько взгляда хватает – холодная белая гладь, стынет воздух да снег серебром блестит, а Марьяна лежит, как в детстве – забыла дышать. Да все чудится ей, будто кто-то крадется вдоль стен, черной тенью неслышной стелется, вьется во тьме, выжидая, таясь, припадая к самой земле. Знать бы, вспомнить, закрыта ли на дверь засов? И дрожит Марьяна, слыша, как снег скрипит от чужих, незнакомых быстрых и мягких шагов. Успокойся, дурная, сердце свое уйми, кто гуляет зимой, в колдовскую холодную ночь, спи, не слушай, беду ко двору не зови, как покажется солнце - прогонит все страхи прочь. Но она встает, тихонько подходит к окну, под теплом ладоней тает узорный лед, сквозь белесую пустынь вкрадчиво тянется след, а в глазах нездешних золото сотен лун. Ну, попробуй теперь уснуть, не пойти за ним, не дыша, замереть тревожно, дожидаясь зарю, ты б смогла, ты б осмелилась, нет? И Марьяна пошла послушно, утопая в глубоком снегу, миновала ворота, не смея назад взглянуть, с кем поспоришь, если судьба, сбылось – сны-дороги, нагаданный долгий путь. А король желтоглазый - вон за собой ведет, оставляя цепочку следов, уводящую в лес, туда днем-то не всякий рискнет, не взяв оберег, а она, глаза опустив, идет. Наступает тихонько на капли брусники да мягкий мох, хотя, нет, погоди, ну какие же ягоды в январе, алым льдом замерзает горячая кровь, красным бисером бусы на шею легли. В подвенечное платье нарядит метель, стужа в волосы белые ленты вплетет, вместо песен застольных лишь шорохи голых ветвей, и браслетами крепкими иней запястья скует.
А хватились ее не сразу, весь день прошел. Знамо дело: подружки позвали с собой – как успеть в королях жениха отыскать, вот уж слышится девичий смех на вечерней заре, перезвон бубенцов, но Марьяны средь них не видать. До весны искали ее, но что тут найдешь, коль разгульная вьюга в пляске лихой заметает подолом юбки твои следы, отойди за порог на шаг и ищи свой дом. Но прошла зима, воздух легче и мягче свет, лед речной обернулся чистой водой, уж оплакал Марьяну, кто мог, но да мало ли бед, не у них ведь одних оскудел за ту пору дом. Кто замерз, а кого утащила хворь, да с охоты вместо добычи везли - так зима, всякий знает, возьмет свою дань, что за радость потери считать, дожидаясь тепла и весны. Что спускаться в туманный крутой овраг, по болотам ступать (не нащупать бы дно), и, вздыхая, кудрявый бледный Милен, сжав рукой оберег, смотрит в черный шумящий лес, ускоряя шаг: коль была там Марьяна, так пропала давно, где теперь увидать, две луны прошло.
Время Святок - время таких легенд, что в полночной тиши перекинутся в быль легко. Тот, кто верит, рискует остаться в них, раз уйдешь – и никто не найдет следов. Или глуп, или смел тот, кто верит им горячо, береги себя пуще, если и сам из таких, погоди, не слышны ль за тобой шаги, обернись, посмотри - кто за твоим плечом?