(сонет читать не обязательно)
вялое? нет, снотекущее стойкое марево, крона на палочке, непроходящее, пусть нощное, эзотерический ритм-эн-блюз указателей, намёков; дом на крепких, временами застывших ходулях снови'дения, не такого, как понимают его традиционно
глазницы земные морем слезятся, увлажняются столь солоновато-колющим — так и подмывает выскрести ложечкой чайной сие черезкрайное, студнем заходившее, когда прихлопнули веком
осенняя роза
в волосах, в костном мозге, под кожей
«Мне хочется перейти в речь иную.»
Эмансипированные Соединённые Штаты Речи и ускоренный и расщеплённый в пыли пыль Союз Республик Пера меня не слышат (да, собственно, слышать и не должны бы). Пресловутое существование-система языка, сколь бы ни сетовало оно на благородную сырную энтропию и ни стремилось вернуть прежние тонкие формы, прибегая к уловкам разоплесневения или выведения красно-белого грибка, — а вместе с ним и подавленная речь-анорексичка всё осознаннее и мертвее; эта их подвижность-вовне, всё более и одновременно менее очевидная глазу школярствующего наблюдателя, уравновешивается внеигровыми их мертвонерождённостью и полнейшей осознанностию, недвижностью их в них самих. Точнее, скорее, они услышат меня, нежели их самих; а последнее, как уяснили прежде, невозможно. Ничто их, как и всякие другие, — она. В те мгновения, когда я пишу, записываю и, возможно, говорю (декламация относится к письму), она места себе не находит; разумеется, неудобно и мне. Раскатистые слухи о речи другой, той, в которую, доносится, можно перейти, не нарушают её успокоенности в ней самой. В состоянии ли речь себя покинуть, если не считать неизменной её покинутости как речи. Тут даже не столько речь, сколько обряды речи. Вопреки проговариваемости, развёртываемости их, они статичны и давно уже вписаны в книгу аксиом, доказательств, отзывов и комментариев, книгу алогическую (проглатывается единожды, не перечитывается). Так что «уйти из речи» уж никак невозможно. Переход совершён при условии не-перехода. Это частное, биографическое.