Мне нужно обо всём рассказать...
Ты знаешь, как ни странно, я забыл больше,
Чем ты будешь когда-нибудь знать.
М. Науменко «В этот день»
Единственный способ понравиться всем – умереть!
П. Кашин «Эра Любви»
Еще один день. Он был не лучше и не хуже. Просто день. Я выбросился из него, как из небоскреба. И падение Таланта стало взлетом Торговца.
Я наивно полагал, что время, отпущенное на Талант, измеряется не часами и днями, а ударами сердца. Но Торговец поделил время на монеты и удары по сердцу.
И тогда я скупил все билеты в театре Одного Зрителя. И сыграл все роли в театре Одного Актера. Все, за исключением одной. Главной…
Беспокойные строки выталкивают друг друга со страницы. Бросаю ручку и иду в ванную.
Струйка воды ласкает пятнышко ржавчины. Отвесив поклон, опускаю голову под кран. Капли воды, как слезы прозренья. Отвернув кран, насколько возможно, снова подставляю голову под ледяную струю.
Вернувшись к столу, беру сигареты и выхожу на балкон. Стоп!!! Где рукопись?.. С подозрением озираюсь и подбираю с пола упавшие от сквозняка листки. На балконе, не перечитывая, поджигаю. Мой реквием последней надежды.
Горит хорошо, но не согревает. Когда пламя подбирается к пальцам, отпускаю опаленные слова и они, подхваченные ветром, уносятся прочь, распадаются на буквы и исчезают во мраке.
На часах четыре ноля. Столько же и в голове. Суббота переходит в воскресенье.
Пора спать. Бьет озноб и бесконечно одиноко. Зачем спалил надежду? Ведь, еще… Зря, конечно… Или?..
Нет, не сейчас. За пару дней или лет соберусь с мыслями и, может, напишу. А теперь – спать.
- Сон, ты где? Со-о-он! Давай, покажи себя, во всей красе и - до утра! Билет я купил, - накатывает сладкая и продолжительная зевота.
Гаснет свет. Мелькают титры. Сон Продакшн… Режиссер… Сценарий… Главная роль…
дубль-раз
Однажды Талант умер. Много лет или веков назад. Умер не в физическом смысле, но оборвались нити, которые хоть как-то привязывали его к жизни. Истрепалась кукла? Устал кукловод? Не знаю. Но именно тогда я наконец-то ощутил внутри себя вселенский холод одиночества.
Да, Талант живет в ином мире. Это только кажется, что в нашем, а по сути, в ином. Но рано или поздно наступает время оказаться в мире, который не скрывает всё то, о чём в этой жизни говорить не принято.
Как поплавок без груза, я вылетел из действительности и устремился вверх. Подъем был настолько стремительным, что мысль не поспевала за происходящим. Оставалось полное осознание Эго. Я по-прежнему ощущал себя собой, то есть личностью, а вернее - Талантом.
Близорукость превратилась в дальнозоркость, и во всевидение. Я видел всё и одновременно: отработанная планета и Солнце, Млечный Путь и галактики… Мир отдалялся, сворачиваясь в точку. Не было ничего, кроме чёрного провала неба с изумрудно-алмазной россыпью искрящихся звезд.
Внезапно, без инерции, движение прекратилось. Остановилось время и замерло пространство. Начало Времён. Или конец? Самое страшное, что всё материальное, земное и человеческое стало безразличным и даже чуждым: родители, дом, семья, дети, друзья – абсолютно всё!!!
Я испытал состояние абсолютного покоя и полного единения. Что было? И было ли вообще хоть что-то? Не знаю. Можно рассуждать обо всём, но невозможно описать мгновение Истины. И это не вопрос букв или слов, которых мало или много… Любое описание – лишь версия происходящего. У Истины нет и не может быть версий. Любая версия Истины – ложь.
Великий драматург не ошибался. Он знал:
«Когда ты будешь окончательно одинок, тогда ты станешь самым счастливым человеком в мире».
И я был одинок, как никто прежде. Полное ощущение независимости, самодостаточности и неуязвимости. Состояние радости, умноженное на покой, и равное – счастью. Ожидание открытия, не укладывающегося в сознание, события Вселенского масштаба, которое вот-вот охватит, поглотит и…
Это длилось всего лишь вечность. Плюс миг.
Неведомая сила, обхватив, навалилась, сжала, расплющила и фотоном света отшвырнула обратно. В ту же точку пространства, из которой за мгновение до этого, удалось вырваться.
Удар. Боль. Асфальт. Тишина. Осознание. Как невыполненный урок, который вроде бы, уже знаешь…
дубль-два
Я проснулся от выстрелов. Стреляли этажом выше, у соседа. А может – в него. Стало страшно и в тоже время невероятно радостно, что это не здесь и не со мной! Через несколько мгновений я снова погрузился в сон.
Тогда в дверь постучали. Отрывистым, хорошо поставленным стуком. Мне снова повезло, что успел проснуться – стучали во сне. Пришлось вставать. Сотворив из влажного полотенца нимб и накинув халат, я поднялся к соседу.
Открыл он не сразу, заставив, как всегда, поволноваться. Впустив, дал вволю налюбоваться собой и тут же принял позу недовольного жизнью и обделенного судьбой. Французский парфюм отдавал вчерашним коньяком, намекая, что он ещё жив.
Запах серы и страха. На полу - несколько стреляных гильз. Шальные пули пощадили сытое тело писателя и, если не считать сквозного ранения в душу трагедией, всё закончилось благополучно.
До наступления весны оставались минуты. Под окнами прогремел одноместный трамвай, и мартовские патриоты, как по команде, затянули «Эмигрантское танго». Они давно облюбовали планету и готовили почву для окончательной колонизации. Тело писателя, отрешенно покоившееся в кресле, неожиданно громко всплакнуло и обмякло.
Смерть не удалась. Как, впрочем, и жизнь.
- Вас никто не просил приходить! - истерично вскрикнул он.
- А вас - приносить себя в жертву, - подавая стакан воды, выдавил я.
- Что вы знаете! Жизнь юзом, любовь по инерции! – он отшвырнул стакан. - Фиктивный брак!.. Предавший друг...
- Я не гурман. И не паломник в рай. Я буду стоять рядом и аплодировать, - ответил я, направляясь к выходу.
- Стойте!!! Вы уйдете, да!.. Но поймите же – в аду нет любви и сострадания! - Это были его последние слова. Во всяком случае те, которые я услышал. И запомнил.
На прощанье, в дверях, от избытка нахлынувших чувств, он подарил мне самое подлое собрание сочинений.
дубль-три
В мире всё по-прежнему. Магазин открывается в восемь, а я никогда не запасаюсь. Знакомый врач успокоил – алкоголиком я уже не стану. Спиться не удалось. Пижонски сказано, конечно, но… Раньше боялся сойти с ума. Теперь боюсь, что не сойду.
Пишу, как всегда, урывками, в свободное от безделья время. Доктор говорит – поздний романтизм. Я думаю - ранний маразм. И возраст здесь ни при чем.
Слова разлюбил. Мысли – сами по себе, слова – сами. Умственный процесс давно ни к чему не приводит. На вопрос «Над чем работаете?» мужественно отвечаю, что ни над чем не работаю. Тут – другое.
Прячусь в ветхом сортире своей памяти и боюсь взрывных мыслей. Тихо радуюсь, что забываю некоторые буквы. Но они, прощаясь, увы, не уходят.
На днях внезапно постарел. Сразу и не заметил. Но, с утра, понял – уже. Неловко в таком виде. Перечитал написанное накануне. Что-то проступило, стало значительнее, а казавшееся главным вчера, стушевалось до ничтожества. Неожиданно обозначился реальный масштаб – монументальность форм и миниатюрность идей. Гомерический хохот уступил место скабрезному хихиканью.
Да, если зрелость рассматривать как пародию на молодость, то всё несбывшееся – плата за то, что сбылось. Но, к сожалению, не получается жить в категории «если».
В обнимку с дождем всё чаще брожу по лужам, пугаю прохожих и боюсь себя. Идея захватить старый зонт пресекается: «Зачем? Всё равно потеряешь». Глина на ботинках напоминает о бренности Бытия и вечности Слова.
Я стараюсь. Но не всё получается. Такова участь – никто не обходится только удачами. Я знаю многих, чья жизнь состоялась и ни одного, у кого она состояла из одних взлетов.
Я меняюсь. Друзья тоже меняются и отходят на расстояние безразличия. И несмотря на всеобщее потепление, всё больше ощущается холод одиночества.
Я пытаюсь. С трудом, но понимаю, что человек со временем не меняется, а просто становится самим собой. Поэтому не стоит приходить без предупреждения, чтобы он мог принять удобную позу и беспечный вид. Ведь жизнь – всего лишь жизнь. В любой позе…
Скоро восемь. Пора. Может, встречу своего врача. Уж, вдвоем-то, мы проследим, чтоб магазин открыли вовремя…
дубль-четыре
Мерный шелест прибоя, переходящий в едва уловимый шорох, а шорох – в ласковый шепот волн. Извержение рассвета и лунная дорожка. Он и она. Над ними скалы, под ними остывший за ночь песок. Голливудская любовь под «звездами» и на них. Плохо, если самый счастливый день в жизни случился ночью. Хорошо, если вообще был.
Темнота сближает. Но не всегда. Так, после нескольких лет совместной жизни, вдруг выявилась полная половая несовместимость. И первая же внебрачная ночь стала ярким тому подтверждением.
Мы тоже познакомились на берегу. Океана не оказалось, и мы познакомились на берегу пруда.
Скороспелое лето грозило скоропостижно скончаться. Над квакающей ряской толпились озверевшие комары, сверчки напрягали смычки, а из кустов тянуло не только матерком. Вульгарность пейзажа, не достигнув апогея, переходила в агонию.
Мое одиночество уже бросалось в глаза. Она выглядела не менее одиноко. Не сговариваясь, наши кривые тропки, наконец-то, пересеклись. Судьба не предоставила времени на сомнения и раздумья – случилось то, что случилось.
Перестав заикаться, мой внутренний голос окончательно утратил дар речи. А прекрасная половина помалкивала в знак согласия. Не сговариваясь, мы осмотрели небо, и найдя упавшую звезду, загадали…
Иордан был далеко, и я окрестил её слезами.
Мы не ведали, что творили, но верили.
И было так.
Понимание пришло не сразу. Понимание, что загадали о разном – тем более. Море любви, о котором мечтала она, оказалось лужицей, на которую надеялся я. Мы делали вид, что еще всё возможно. Возможным оказалось действительно всё. И тогда мы перестали даже делать вид.
Я осушил ее море и превратил в пустыню. Она затянула мою лужу тиной и устроила болото. Годовщины совместной жизни каждый отмечал по-своему – я не скрывал своих «зарубок» на косяках, она свои «мемуары» хранила в шкатулках.
Я всегда был уверен, что две половины, взятые вместе, обязательно образуют целое. По определению. А беда, поделенная пополам – половина беды. Но ее «каникулы любви» и моя «любовь на каникулах» оказались неравными половинами. Неравными, даже при случайном совпадении «зарубок» и «колечек на память».
Мечта не делится пополам. А если разбивается, то обязательно на «неравные половины», которые одновременно и больше, и меньше целого.
Не оставалось ничего как делать выводы. Благодаря им, и возникла теория «О парадоксе неравных половин». Она имеет начало и, к сожалению, не имеет конца…
Ни для кого не секрет, что это «тянет» на самую престижную премию. Я даже заготовил Нобелевскую речь. Осталось стать лауреатом.
Математическая модель теории своей безупречностью поразила не только светлейшие умы современности, но даже моего друга-врача. Он говорит, что и в популярном виде теория вполне применима на практике…
Что касается истории – она банальна. Я прекращаю лечение от запоя. А чем она занимается – <клякса на месте точки>
дубль-пять
Друзья. Не сумма прописью, а каждый по отдельности. Они очень даже разные – мои друзья. Они, как ни странно, делятся на тех, кто уже всё понял, и тех, кто не поймет никогда.
Пока ворчали, как на безумную бабушку, жить было можно. А как стали собирать чемоданы…
Это – не эмиграция, а разрушающая всё и вся эвакуация. Ведь каждый из них – часть меня. Они разбивают меня на части и уносят. Кто сколько сможет. Еще пару таких друзей – и врагов не надо.
По дороге в порт молчим. Все слова сказаны. В зале ожидания говорим о пустом. Похмелье рвет мысли на части.
Это раньше каждый исчезал насовсем. А теперь мы детально договариваемся о встрече и старательно избегаем взглядов на часы. Мне грустно от мысли, что всё уже было. И не раз.
Нити, оборванные здесь и торопливо связанные там, всё тоньше. Швартовы Таланта, как ни странно, слабеют с каждым уехавшим Торговцем. Ковчег распадается на десятки шлюпок, спасательных кругов и тазов. Тех самых, в которых варили варенье под названием «Жизнь», помешивая его большой ложкой, а маленький вулкан на дне сладкой Вселенной плевался большими брызгами, которые засыхали на наших руках, будто родинки. Младшие сестрички нашей Родины…
Стучим по дереву – пусть нам всем повезет. Дай Бог нам счастья по обе стороны границы, разделившей наши миры. Если, конечно, и Бог не подал документы «на выезд».
Говорят, собраться в дорогу легче, чем с мыслями. Пусть говорят - зря не скажут.
Тут – другое. Всё чаще ловлю себя на мысли, что хочется выпить. Там.
Там, где нет Любви и Сострадания…
дубль-шесть
На рассвете за мной пришли. Они не могли не прийти. Их неизбежные визиты уже перестали вызывать досаду.
Двое. Мазок физиономии цензора восполнял её отсутствие у плагиатора. А чуть поодаль, на лестнице – пара начинающих графоманов. Все вместе – скульптурный ансамбль истуканов с острова Пасхи.
Вошли. Профессионально оглядевшись, приступили к привычному обыску. Искали уверенно, хорошо зная – что и где.
Цензор ловко состриг все находки, а плагиатор ухватил самый лакомый, на его взгляд, кусок. Роль понятых исполняли графоманы, которые переминались с ноги на ногу, с достоинством демонстрируя дорогие пишущие принадлежности.
Когда формальности были улажены, мы перешли к неофициальной части. Гости наперебой заговорили о творчестве, живо интересовались моими планами и сроками воплощения, а я по аборигенской традиции, радушно выставлял на стол угощения.
- Спасибо, что уделили нам время, - скромничали мои гости.
- Ну, что вы! Вам спасибо, что посвятили мне жизнь! – отвечал я.
Позже, вместо ритуальных плясок и прочей первобытной тряхомудии, мы пили на брудершафт, на брудершафт же отливали, и уже никто не мог вспомнить, какое нынче тысячелетие и как давно мы вместе.
- Ну, когда же вы, все-таки закончите очередной шедевр? Предвкушение, знаете ли, возбуждает, - вежливо расшаркивались гости на выходе.
- Задавая этот вопрос, вы рискуете окончательно испортить мне настроение. Позвольте не отвечать, чтобы не испортить настроение вам. - Я был максимально любезен.
Расстались мы, не прощаясь, чтоб не приветствовать друг друга при очередной встрече.
Я забылся в беспорядочном сне, а когда очнулся – не было никого и ничего. Лишь застывшие словесные испражнения напоминали о недавнем присутствии задумчивых гостей с острова Пасхи…
дубль-семь
Тараканы ушли вчера. Не прощаясь, по-английски. Перед этим ушла жена. И вот, теперь – тараканы.
Минуты исторического безденежья сомкнулись в часы. Время – деньги. Деньги – мусор. Так и живу. Дворник по жизни.
Бывшая жена. Бывший друг. Бывшие люди.
Летальные дуэты слов.
И мне начинает казаться, что и я – бывший.
Я не унесу свою дорогу с собой. Я оставлю её позади.
Если Торговец ищет навоз, он идет на конюшню. Если ищет золото – идет на прииск. Талант не претендует на навоз. Как, впрочем, и на золото.
Золото – продукт природы, навоз – продукт истории. Грязь вообще-то естественна в жизни. А чистота, как уклонение от нормы, привлекательна лишь тогда, когда все кругом в грязи.
«Тебя ещё не посадили?» - спрашивал меня в свое время, наш дворник. И понимая, что нет, огорченно цокал языком. Ему не нравились мои рассуждения об осадках и погоде. Меня он давно причислял к осадкам. Совсем иного рода. Впрочем, и он мне не нравился. Точнее, не сам, а его профессиональные качества. Мне всё время казалось, что он – бывший. Бывший интеллигент, побывший им в первом поколении.
«Человек с ружьем» прочно окопался в сознании. Но «человек с лопатой» – куда более занимательное понятие! Потеряв совок, я смаковал эту мысль до самозабвения. Однако времени хватило лишь на то, чтоб расставить точки над «е».
«Тебя ещё не посадили?» - спрашиваю сам себя. И закрадывается холодок от осознания крамольных мыслей. Про отмывание денег, отмывание информации и, наконец, про отмывание совести. Ведь, несмотря ни на что, она подразумевается. По умолчанию. Градации у неё разные, деградация – одна.
Насильственная смерть пугает. Но гораздо меньше, чем насильственная жизнь. С точки зрения «человека с лопатой» совесть моя нечиста. С точки симпатизирующих наблюдателей – она во много раз превышает предельно допустимую концентрацию совести в отдельно взятом организме.
Как ни странно, у истории есть не только прошлое, но и будущее. Пусть фарс не так страшен, как комедия, а драма не намного лучше трагедии. Но остаются амбиции. И претензии. На роль…
без дублей
Контрастный душ, прыгающие в кипятке яйца и крепкий кофе вернули к жизни Талант и вселили надежду в Торговца.
Начинался еще один день. Или век. Или эра.
Они могли бы быть лучше или хуже. Они были.
И их предстояло прожить.