* * *
Один спускался я по беззаботным рекам,
Избавленный от тех, кто бечеву держал,
С тех пор как стал любой из них не человеком –
Индейским крикунам для стрел мишенью стал.
Уж я не опекал ни хлопка Альбиона,
Ни Фландрии зерна погонщиков-людей.
Затихли бурлаки – ни хрипа и ни стона, –
И дали реки мне свободу всех путей!
Я обманул прилив, угрюмый, словно осень,
И прошлым январём, погрязшим в тишине,
Я плыл, я убегал! Я был победоносен!
И полуострова завидовали мне.
Пришествие моё гроза благословила,
И десять дней плясал всех пробок веселей
Я на спине зыбей, угрюмых, как могила,
И в десяти ночах не жаждал фонарей.
Нежна для детских губ плоть яблок! – но нежнее
Мой пихтовый каркас объял зелёный вал,
Смывая якоря, и руль, и даже реи,
И с ними – пятна вин, блевотину и кал.
В Поэме моря я – там было звёзд несметно! –
Вдыхал голубизну, нырял в лазури вод,
Глядел в морскую даль, где, колыхаясь бледно,
Мечтательный, как сон, утопленник плывёт.
Где, вдруг окрасив синь как будто кистью тонкой,
Медлительный оркестр с безумьем визави
Хмельнее арф и лир и крепче самогонки
Забраживал котёл горячечной любви.
Ах, эти небеса с прорехами от молний,
И воющий прибой, и смерча чёрный ад!
И видел я рассвет, восторженностью полный,
Как племя сизарей! И видел я закат...
Лик солнца освещал в потусторонней дрожи
Застывший фиолет негнущейся волны,
На маски древних драм застылостью похожий,
Где лишь одни глаза движением полны.
Мне зеленела ночь, слепящая, со снегом,
И поцелуй ласкал глаза морей и дев,
И чудный сок всходил к неведомым побегам,
И лунный с синевой звучал в ночи напев.
Я дёргался и гас в припадках истери;и,
Я вместе с зыбью пёр на неприступный риф,
Не зная, что у стоп светящихся Марии
Ложится Океан, одышлив и ленив.
Вторгался я в удел сынов чудесных Флоры
Цветы пантерьих глаз вшивал в людской наряд,
И радугой-дугой я взнуздывал просторы
Извечно кочевых сине-зелёных стад.
Блуждали топи. В них левиафаны гнили,
Невыносимый смрад копили тростники,
И низверженье струй в себя вбирали штили,
И шли лавины вод, гремящи и легки.
Льды, солнца, небеса – что рядом все голконды? –
И фьёрд, сокрывший мель, убийствен и угрюм,
И скопище дерев, где дохнут анаконды
Которых жрут клопы, и трупный их парфюм –
Всё страх и красота! Я показал бы детям
Прекрасных рыб-дорад, поющих, золотых,
В голубизне глубин... Иных цветов соцветья
Мне освящали путь среди широт иных.
Страдалец-океан – пространства и дороги
Измучили его – мне вместо няньки был.
И тени, как цветы, мне омывали ноги,
И будто жрица, я в нирвану уходил.
Клок тверди между вод – я волочил раздоры
Злых белоглазых птиц, их драки и помёт.
И застя мне пути, проходы, коридоры,
Шеренга мертвецов шла задом наперёд.
Всё это видел я: я – палуба и остров,
Я – призрак бухт и рек, эфиров и веков,
Чей ветер не для птиц. Мой утлый, пьяный остов
Ни крейсер не спасёт, ни шхуна рыбаков.
Дымящийся простор, где сумрак фиолетов,
И в алый горизонт вонзившийся бушприт...
Добавлю-ка ещё в варенье для поэтов
Лишайник жарких солнц и неба лазурит!
Безумная доска – я плыл в июле жутком,
Ультрамарин небес дубасящем поддых.
И батарейка-скат – нахальная малютка –
Пугал морских коньков, гнедых и вороных.
В полсотне лье Мальстрим захлёбывался в вое,
И вожделеньем тёк жар бегемотьих тел.
А я – искатель снов о голубом покое! –
Причала подревней в Европе захотел.
Лагуны! острова! – в них скрыто средоточье
Понятных мне до дна неистовых светил:
Плывущий да узрит. Бездонной долгой ночью,
Как ждут прилёта птиц, я ждал прихода Сил.
И плакал я потом. Мучительны все зори,
И чужды луны все, и все рассветы – зря.
Я долго вас любил. Теперь с тоской во взоре
Жду – пусть взорвётся киль... Как вы горьки, моря!
Вода Европы? Нет, лишь лужица простая
Нужна под вечер мне, когда ветра легки,
И мальчик, наклонясь, кораблик в ней пускает,
И оба хру;пки так, как в мае мотыльки.
Бои небес и волн – я к вам лишился жажды.
Огни и вымпела кильватерных дорог
Теперь не для меня. И страшно, что однажды
Растащит на дрова меня плавучий док...
__________________________________________