Утром в небе рубашку алую вышивала мне шелком заря,
но работу она не закончила, только шелк свой потратила зря.
Ну да мне это вовсе не страшно, я в рябиновой грусти тону,
и от этой рябиновой грусти трудно спрятаться мне одному.
Попытаемся спрятаться вместе, затеряемся в белом бреду.
Но сверкают алмазы с рубинами в тонком инее мне на беду.
Я собрал бы тебе их в ладони, но растают они, словно сон.
Что поделаешь, это не сказка, это физики строгий закон.
Только что же мечта для закона, да и что есть закон для мечты?
Припорошена тонким инеем рассмеешься, наверное, ты,
потому что кораллы рябины и алмазом искрящийся снег –
это только иллюзия жизни в наш холодный расчетливый век.
Только эта красивая сказка, как рябиновой ветки заря,
разлилась по холодному снегу, и, поверь мне, что это не зря.
Ты поверь мне, поверь, так бывает, и, конечно же, это не сон.
Я в тебя, как в зарю и рябину, безнадежно и глупо влюблен.
А рубашку, зарей расшитую, серебром мне метель подобьет,
и не буду я больше печалиться: все проходит и это пройдет.
А красивая зимняя сказка, как в рябиновой грусти заря,
разлилась по холодному снегу, и, поверь мне, что это не зря.