***
– А ну-ка, кто у нас тут не хочет спать?
Пацан вздрогнул и уставился на пожилого мужчину как на привидение. Даже кубики свои уронил, что лежали на больничной койке.
– Кто тут врача не слушает?
Он смотрит на мужчину и молчит. Только глаза его засверкали.
– Давай, собирайся, – говорит пожилой мужчина. – Возьми только одну игрушку.
Тот молчит, и рот у него открывается очень сильно.
– Какую с собой возьмем? Кубики или вот этого мужика? Это кто у тебя тут в трусах? Супермен, что ли? Давай, бери с собой супермена.
Он переводит глаза на врача:
– Я уже выздоровел?
Врач:
- Еще пока что нет.
Ребенок перевел глаза на пожилого мужчину:
- Дед, я еще не выздоровел. Я спать сейчас лягу.
Дед:
– Вот молодец. Быстро все понял. Но я скоро приду и заберу тебя по-настоящему.
Возле двери врач остановила деда:
– Хотите чаю?
Дед, достал из куртки пачку купюр и передал врачу:
– Другую часть донесу. За чай спасибо.
Дверь в палату с надписью «онкология» захлопнулась.
***
Музыка гналась за дедом по белым коридорам. Из-за одной двери слышался вальс из "Веселой вдовы". Из-за другой - "Послеполуденный отдых фавна". Из-за третьей - Дюк Эллингтон. Дед повернул за угол, "Танец с саблями" захлестнул его шквалом цимбал, барабанов. Все это схлынуло, когда он вошел в приемную, где расположилась, секретарша, блаженно ошалевшая от Пятой симфонии Бетховена. Он шагнул вправо, потом влево, словно рукой помахал у нее перед глазами, но она так его и не заметила.
Негромко зажужжал телефон.
- Слушаю.
- Дед, это я, Костя. А еще не наступило настоящее?
Замигала красная лампочка и с потолка раздался голос:
- Арестованный доставлен для беседы в кабинет номер девять.
- По-настоящему, Костя, по-настоящему.
- Я только хотел напомнить, дед, - сказал голос из телефона.
Голос мальчика потонул в увертюре Чайковского к "Ромео и Джульетте", она вдруг затопила длинные коридоры.
Психиатр шел по коридору, где лепились друг к другу лаборатории и кабинеты, и со всех сторон на него сыпались мелодии. Стравинский мешался с Бахом, Гайдн безуспешно отбивался от Рахманинова, Шуберт погибал под ударами Шенберга.
Он отпер дверь и вошел, позади щелкнул замок.
- Только вас не хватало, - сказал арестант и улыбнулся.
Эта улыбка ошеломила психиатра.
- Я пришел вам помочь, - сказал психиатр.
И нахмурился. Что-то в комнате не так. Он ощутил это еще с порога. Неуверенно огляделся. Арестант засмеялся:
- Удивились, что тут так тихо? Просто я кокнул радио.
"Буйный", - подумал врач.
Арестант прочел его мысли, улыбнулся и успокоительно поднял руку:
- Нет-нет, я так только с машинками, которые тявкают.
На сером ковре валялись осколки ламп и клочки проводов от сорванного со стены радио. Не глядя на них, чувствуя, как его обдает теплом этой улыбки, психиатр уселся напротив пациента; необычная тишина давила, словно перед грозой.
- Вы - именуете себя Убийцей?
Арестант удовлетворенно кивнул.
- Прежде чем мы начнем... - мягким проворным движением он взял с руки врача телефон . Взял крохотный приемник в зубы, точно орех, сжал покрепче - крак! - и вернул ошарашенному психиатру обломки с таким видом, словно оказал и себе, и ему величайшее благодеяние. - Вот так-то лучше.
Врач во все глаза смотрел на загубленный аппарат.
- Немало с вас, наверно, взыскивают за убытки, - проговорил пациент.
- Начнем? - спросил врач.
- Извольте. Первой жертвой, одной из первых, был мой телефон.
Психиатр мягким проворным движением взял с руки арестанта свой телефон, - Продолжайте.
- Гнуснейшее убийство. Я запихал его в кухонный поглотитель. Забил бедняге глотку. Несчастный задохся насмерть. Потом я пристрелил телевизор!
- М-мм, - промычал психиатр.
- Всадил в кинескоп шесть пуль. Отличный был трезвон, будто разбилась люстра.
- У вас богатое воображение.
- Весьма польщен. Всегда мечтал стать писателем.
- Не расскажете ли, когда вы возненавидели телефон?
- Он напугал меня еще в детстве. Мой дед называл…
Пациент не успел договорить, как дверь отворилась. На пороге стоял еще один врач. Он подошел к психиатру, что-то шепнул ему на ухо. Психиатр медленно поднялся, врач занял его место, дверь захлопнулась.
Психиатр шел по коридору, где лепились друг к другу лаборатории и кабинеты, и со всех сторон на него сыпались глухо звучавшие мелодии. Психиатр остановился у крайней двери. Достал из кармана халата пачку сигарет, закурил. Сделав две затяжки, потушил бычок об косяк двери, постучался.
В кабинете на стене висел приемник, звучал финал второй сонаты Шопена. За столом сидел среднего возраста мужчина, взглянул на вошедшего в кабинет психиатра, после взглянул на бумаги, лежавшие перед ним, пробормотал:
- С пенсионным возрастам вас, Эдуард Иванович. Расчет получите в кассе.
Психиатр подошел к радиоприемнику, сорвал со стены радио, кинул на серый ковер, из радиоприемника торчали осколки ламп и клочки проводов.
Мужчина за столом проговорил:
- Часть расчета получите в день выплаты зарплаты.
Дверь захлопнулась. В коридоре стоял Эдуард Иванович, со всех сторон на него сыпались мелодии. Стравинский мешался с Бахом, Гайдн безуспешно отбивался от Рахманинова, Шуберт погибал под ударами Шенберга.
***
Эдуард Иванович спускался вниз по лестнице. Отворил дверь с табличкой «Служебное помещение». В коморке по стенам висели картины Пикассо: "Герника", «Ребенок с голубем», "Девушки перед зеркалом", « Натюрморт с бычьим черепом» и еще парочка известных картин художника, в углу за столом сидел пожилой мужчина в униформе, читал газету, услышав, что отворилась дверь, он поднял глаза, взялся за савок с веником:
- Убрать разбитое радио? Какая комната?
- Спокойно, Валя, не сегодня. Что делаешь?
- Читаю газету.
- Че пишут?
- Крым – Россия! Че такой унылый-то?
- Работу ищу?
Валя смотрит в газету, на Эдуарда Ивановича:
- В Крыму есть.
***
Эдуард Иванович и Валя сидели бок о бок, покачиваясь в такт поезду, который прокладывал себе путь сквозь осенние сумерки. Когда позади осталось уже полпути, Эдуард Иванович тихо пробормотал, читая газету: «Степан Капитто. Компьютерный гений. 77 лет. Рак. Заупок. служба неофиц. Похороны в Новодевичьем».
— О боже! — вскричал Валя, сидевший на против, — Боже, ну вот, все кончено.
— Что кончено? — спросил Эдуард Иванович.
— Жить больше незачем. Читай, — Валя встряхнул газетой.
— Ну и что? — удивился Эдуард Иванович.
— Все мои враги мертвы.
— Аллилуйя! — засмеялся Эдуард Иванович — И долго ты ждал, пока этот сукин сын...
— ...ублюдок.
— Хорошо, пока этот ублюдок откинет копыта? Так радуйся.
— Радуйся, черта с два. Теперь у меня нет причин, нет причин, чтобы жить.
— А это еще почему?
— Ты не понимаешь. Иван был настоящим сукиным сыном. Я ненавидел его всей душой, всеми потрохами, всем своим существом.
— Ну и что?
— Да ты, похоже, меня не слушаешь. С его смертью исчез огонь.
Лицо Эдуарда Ивановича побелело.
— Какой еще огонь, черт возьми?!
— Пламя, черт побори, в моей груди, в моей душе, сокровенный огонь. Он горел благодаря ему. Он заставлял меня идти вперед. Я ложился ночью спать счастливый от ненависти. Я просыпался по утрам, радуясь, что завтрак даст мне необходимые силы, необходимые, чтобы убивать и убивать его раз за разом, между обедом и ужином. А теперь он все испортил, он задул это пламя.
— Он нарочно сделал это с тобой? Нарочно умер, чтобы вывести тебя из себя?
— Можно сказать и так.
— Я так и сказал!
— Ладно, буду спать, буду снова бередить свои раны.
— Не будь нюней, сядь, допей свою водку. Что это ты делаешь?
— Не видишь, стягиваю простыню. Может, это моя последняя ночь.
— Вставай с кровати, это глупо.
— Смерть — глупая штука, какой-нибудь инсульт — бах — и меня нет.
— Значит, он сделал это нарочно?
— Не стану валить на него. Просто у меня скверный характер. Позвони в морг, какой там у них ассортимент надгробий. Мне простую плиту, без ангелов. Ты куда?
— На улицу. Воздухом подышать.
— Вернешься, а меня, может, уже и не будет!
— Потерпишь, пока я поговорю с кем-нибудь, кто в здравом уме!
— С кем же это?
— С самим собой.
Эдуард Иванович вышел в тамбур, достал пачку сигарет, закурил.
«Быть такого не может», — думал он.
«Не может? — возразил он себе. — Иди, полюбуйся».
«Погоди. Что делать-то?»
«Не спрашивай меня, — ответило его второе я. — Умрет он, умрем и мы. Нет работы — нет бабок. Еще есть Костя. Поговорим о чем-нибудь другом. Это что, его записная книжка?»
«Точно».
«Полистай-ка, должен же там быть кто-то живой-здоровый».
«Ладно. Листаю. А, Б, В! Все мертвы!»
«Проверь на Г, Д, Е и Ж!»
«Мертвы!»
Он захлопнул книжку, словно дверь склепа.
Он прав: его друзья, враги... книга мертвых.
«Это же ярко, напиши об этом».
«Боже мой, ярко! Придумай хоть что-нибудь!»
«Погоди. Какие чувства ты испытываешь к нему сейчас? Точно! Вот и зацепка! Возвращаемся!»
Он приоткрыл дверь в купе и просунул голову внутрь.
— Все еще умираешь?
— А ты как думал?
— Вот упрямый осел.
Эдуард Иванович вошел в купе и встал у него над душой.
— Ты не осел. Конь с норовом. Подожди, мне надо собраться с мыслями, чтобы вывалить все разом.
— Жду, — произнес старший,— только давай поскорее, я уже отхожу.
— Если бы. Так вот, слушай!
— Отойди подальше, ты на меня дышишь.
— Ну это же не «рот-в-рот», просто проверка в реальных условиях: так вот, слушай внимательно!
Валя удивленно заморгал:
— И это говорит мой старый друг, мой закадычный дружбан?
По лицу его пробежала тень.
— Нет. Никакой я тебе не друг.
— Брось, это же ты, дружище! — широко улыбаясь, проговорил он.
— Раз уж ты собрался помирать, настала пора для исповеди.
— Так ведь это я должен исповедоваться.
— Но сначала я!
Валя закрыл глаза и помолчал.
— Выкладывай, — сказал он.
— Помнишь, в шестьдесят девятом была недостача наличных, ты еще тогда подумал, что Лебедев прихватил их с собой в Новосибирск?
— Конечно, Лебедев, кто же еще.
— Нет, это был я.
— Как так?
— А так, — сказал я. — Моих рук дело. Лебедев сбежал с какой-то цыпочкой. А я прикарманил бабки и свалил все на него! Это я!
— Ну, это не такой уж тяжкий грех, — произнес Валя. — Я тебя прощаю.
— Подожди, это еще не все.
— Жду, — улыбнувшись, спокойно сказал Валя.
— Насчет выпускного в пятьдесят восьмом.
— Да, подпортили мне вечерок. Мне досталась Катька. А я хотел Соню Вертову.
— И ты бы ее получил. Это я рассказал Соне про все твои приключения с бабами, перечислил ей все твои подвиги!
— Ты это сделал? — старший вытаращил на Эдуарда Ивановича глаза. — Так это за тобой она увивалась на выпускном?
— Точно.
Старший в упор посмотрел на меня, но потом отвел взгляд.
— Ладно, черт с ним, что было, то давно быльем поросло. У тебя все?
— Не совсем.
— О господи! Это становится интересно. Выкладывай.
Старший ткнул кулаком подушку и лег, приподнявшись на локте.
— Потом была Рита.
— Бог мой, Рита. Красотка. Потрясающее было лето.
— Благодаря мне оно для тебя закончилось.
— Что?!
— Она ведь бросила тебя, да? Сказала, что ее мать при смерти и ей надо быть подле мамочки.
— Ты что, сбежал с Ритой?
— Точно. Пункт следующий: помнишь, я заставил тебя продать в убыток акции ? На следующей неделе я купил, когда они пошли на повышение.
— Ну, это не страшно, — терпеливо произнес Валя.
— Далее, — продолжал я, — Екатеринбург, шестьдесят девятый, я пожаловался на мигрень, отправился спать пораньше и прихватил с собой Янку!
— Я частенько на нее заглядывался.
— Ты повышаешь голос.
— Правда?
— Далее, твоя жена! Мы с ней наставили тебе рога.
— Рога ?
— Не раз и не два, а раз сорок тебя сделали!
— Замолчи!
Валя в бешенстве вцепился в одеяло.
— Раскрой уши! Пока ты был в Томске, мы с твоей оттягивались тут по полной!
— Я бы узнал об этом.
— С каких это пор мужья узнают о таких вещах? Помнишь ее винный тур в Грузию?
— Было дело.
— А вот и нет. Она была в Париже и пила шампанское из моих ботинок!
— Из ботинок?!
— Париж был нашим! А потом Марокко!
— Но она там никогда не была!
— Была, очень даже была! Рим! Угадай, кто был ее гидом?! Токио! Стокгольм! Шанхай, Бостон, Каир, Осло, Денвер, Дейтон, Брюссель!
— Замолчи, о боже, замолчи! Замолчи!
Эдуард Иванович замолчал, обернулся к окну и закурил сигарету.
Ему было слышно, как Валя плачет. Он обернулся и увидел, что он сидит, свесив ноги с кровати, и слезы капают с его носа на пол.
— Ты сукин сын! — всхлипнул он.
— Точно.
— Ублюдок!
— В самом деле.
— Чудовище!
— Правда?
— Мой лучший друг! Я убью тебя!
— Сначала поймай!
— А потом воскрешу и снова убью!
— Что это ты делаешь?
— Вылезаю из кровати, черт возьми! А ну, иди сюда!
— Нетушки, — Эдуард Иванович открыл дверь и выглянул наружу купе.— Пока.
— Я убью тебя, даже если на это уйдут годы!
— Ха ! Послушайте-ка его — годы!
— Даже если на это уйдет целая вечность!
— Вечность! Это круто! Тада-да-дам!
— Стой, черт возьми!
Валя шатаясь, подошел к Эдуарду Ивановичу.
— Сукин сын!
— Точно!
— Ублюдок!
— Аллилуйя! С Новым годом!
— Что?
— Прозит! Твое здоровье! Кем я тебе давеча был?
— Другом?
— Да, другом!
Эдуард Иванович рассмеялся смехом врача-терапевта.
— Сукин сын! — прокричал Валя.
— Он самый, точно, это я!
Эдуард Иванович выскочил за дверь в тамбур и улыбнулся.
— Он самый!
Дверь с грохотом захлопнулась.
***
Офис. Молодой парень удивленно переводит взгляд с экрана компьютера на стоявших перед ним пожилых мужчин:
- В вашем резюме написано, что вам 27?
Эдуард Иванович недоуменно смотрит на Валю.
Валя, другу:
- Поменял цифры местами.
Молодой парень, достает из под стола коробку, протягивает пожилым мужчинам:
- Хорошо, что размеры совпадают. Выходите через пол часа.
***
Эдуард Иванович и Валя в костюмах суперменов, раздают листовки на улицах города.
***
Менеджер рассчитывает Эдуарда Ивановича и Валю:
- Завтра в это же время. В костюмах.
***
Банк. Эдуард Иванович передает деньги девушке операционисту:
- …98765467 Костя Терепов. Подпишите от Супермена.
***
Улица. Эдуард Иванович и Валя в костюмах Супермена сидят на тротуаре, пьют пиво. К ним подсаживается высокий, поджарый и мускулистый мужчина, лет шестидесяти. Руки у него длинные, кулачищи — как гири, сам большой, грузный, а лицо совсем детское, заговорил, еще и не посмотрев на сидящих:
— Не скажете, где бы мне найти работу?
— Не знаю, — сказал Валя.
— Вот уже сорок лет не могу найти постоянной работы,— пожаловался он.
В такую жару на нём была наглухо застегнутая шерстяная рубашка. Рукава — и те застегнуты, манжеты туго сжимают толстые запястья. Пот градом катится по лицу, а он хоть бы ворот распахнул.
— Что ж, — сказал он, помолчав, — можно и тут переночевать, чем плохое место. Составлю вам компанию,— вы не против?
— Да, пожалуйста, можем поделиться кое-какой едой, — сказал Эдуард Иванович.
Он тяжело, с кряхтеньем опустился наземь.
— Вы ещё пожалеете, что предложили мне остаться, — сказал он. — Все жалеют. Потому я и брожу. Вот, пожалуйста, начало сентября. День труда — самое распрекрасное время. В каждом городишке гулянье, народ развлекается, тут бы мне загребать деньги лопатой, а я вон сижу и ничего хорошего не жду.
Он стащил с ноги огромный башмак и, прищурясь, начал его разглядывать.
—На работе, если повезет, продержусь дней десять. А потом уж непременно так получается — катись на все четыре стороны! Теперь во всей России меня ни в один балаган не наймут, лучше и не соваться.
— Что ж так?
Вместо ответа он медленно расстегнул тугой воротник. Крепко зажмурясь, мешкотно и неуклюже расстегнул рубашку сверху донизу. Сунул руку за пазуху, осторожно ощупал себя.
— Чудно,— сказал он, всё ещё не открывая глаз. — На ощупь ничего не заметно, но они тут. Я все надеюсь — вдруг в один прекрасный день погляжу, а они пропали! В самое пекло ходишь целый день по солнцу, весь изжаришься, думаешь: может, их потом смоет или кожа облупятся и всё сойдёт, а вечером глядишь — они тут как тут. — Он чуть повернул ко мне голову и распахнул рубаху на груди. — Тут они?
Не сразу удалось перевести дух Эдуарду Ивановичу и Вале.
— Да, — сказал Валя, — они тут.
— И ещё я почему застегиваю ворот — из-за ребятни, — сказал он, открывая глаза. — Детишки гоняются за мной по пятам. Всем охота поглядеть, как я разрисован, а ведь всем неприятно.
Он снял рубашку и свернул ее в комок. Он был весь в картинках, от синего кольца, вытатуированного вокруг шеи, и до самого пояса.
— И дальше то же самое, — сказал он, угадав мою мысль. — Я весь как есть в картинках. Вот поглядите.
Он разжал кулак. На ладони у него лежала роза — только что срезанная, с хрустальными каплями росы меж нежных розовых лепестков. Я протянул руку и коснулся её, но это была только картинка.
Эдуард Иванович и Валя сидели и пялились на него глазами: на нём живого места не было, всюду кишели ракеты, фонтаны, человечки — целые толпы, да так все хитро сплетено и перепутано, так ярко и живо, до самых малых мелочей, что казалось — даже слышны тихие, приглушенные голоса этих бесчисленных человечков. Чуть он шевельнётся, вздохнёт — и вздрагивают крохотные рты, подмигивают крохотные зелёные с золотыми искорками глаза, взмахивают крохотные розовые руки. На его широкой груди золотились луга, синели реки, вставали горы, тут же протянулся Млечный Путь – звёзды, солнца, планеты. А человечки теснились кучками в двадцати разных местах, если не больше,— на руках, от плеча и до кисти, на боках, на спине и на животе. Они прятались в лесу волос, рыскали среди созвездий веснушек, выглядывали из пещер подмышек, глаза их так и сверкали. Каждый хлопотал о чём-то своём, каждый был сам по себе, точно портрет в картинной галерее.
— Да какие красивые картинки! — вырвалось у Вали.- Если бы Эль Греко в расцвете сил и таланта писал миниатюры величиной в ладонь, с мельчайшими подробностями, в обычных своих жёлто-зелёных тонах, со странно удлиненными телами и лицами, можно было бы подумать, что это он расписал своей кистью.
- Да вы живая галерея шедевров, - сказал Эдуард Иванович.
— Ещё бы! — сказал человек в картинках. — Я до того горжусь своими картинками, что рад бы выжечь их огнём. Я уж пробовал и наждачной бумагой, и кислотой, и ножом...
Солнце садилось. На востоке уже взошла луна.
Эдуард Иванович невольно улыбнулся:
— И давно вы так разрисованы?
— Когда мне было двадцать лет, я работал в бродячем цирке и сломал ногу. Ну и вышел из строя, а надо ж было что-то делать, я и решил — пускай меня татуируют.
— Кто же вас татуировал? Куда девался этот мастер? Как же вы с ним познакомились? – Спросил Валя.
- Я не помню, я был дико пьян,- ответил человек в картинках,- Вот уже сорок летя каждое лето его ищу, — сказал он и потряс кулаком. — А как отыщу — убью.
- Твой пациент, - сказал Валя Эдуарду Ивановичу.
***
В кафе. За столиком напротив окна сидит Эдуард Иванович и старший. Эдуард Иванович заказывает у официанта водку.
Губы Вали шевельнулись, принимая очертания имени.
- Валя?- склонилась над ним Эдуард Иванович. - Я знаю, о чем ты думаешь. Я прочел по твоим губам.
Он сидел совершенно неподвижно и ждал.
- Что же ты прочел, ублюдок?
- Пикассо, - сказала он.
Валя вздрогнул. Научится ли он когда-нибудь произносить его имя!
- Пожалуйста, - попросил Эдуард Иванович - отдохни. Я знаю, утром до тебя дошел слух, но ты не верь, пока не увидишь своими глазами. Твой психоз снова вернулся. Хорошо, пусть Пикассо рядом, в нескольких милях отсюда, гостит у своих друзей в каком-то рыбацком поселке. Но ты должен забыть об этом, или наш отдых пропал.
- Хотел бы я никогда об этом не слышать, - признался он.
- Если бы только, - сказала Эдуард Иванович, - если бы только тебе нравились другие художники!
- Другие? Да, были и другие. Я вполне дружелюбно мог позавтракать осенними грушами и полуночными сливами натюрмортов Караваджо; для ланча сгодился бы струящийся огонь густо-жарких подсолнечников Ван-Гога, те чудные соцветья, что своим пламенем обжигают пальцы слепого, заставляя его видеть. Но великий пир? Картины, для которых я берег свой аппетит? Кто, кроме творца "Герники" и "Девушки перед зеркалом", мог так наполнить мир красками, как разве что Нептун заполняет горизонт зрелищем своего выхода из океана?
За стеклом кафе прошла девушка с ярко розовыми волосами, и прицепила к окну фляер с надписью
« Делаю та-ту не дорого тел. 8 – 961-354-65-76»
***
Комната. На кушетке лежит Валя. Девушка в розовых волосах делает тату "Девушка перед зеркалом", на запястье.
***
— Море красивое, правда? — сказал Валя.
— Мне нравится, — сказал Эдуард Иванович.
— Мы одни, ублюдок. — сказал Валя, не переставая жевать.
— Да.
— И больше никого, нигде?
— Больше никого.
Эдуард Иванович просеял между пальцами горсть песка, на запястье было наколото та-ту «УБЛЮДОК».
- Я должен вздремнуть, позови меня, когда захочешь пойти..- произнес Валя.
- У тебя две минуты, и я закончу любоваться морем.
Валя наклонил голову и застыл.
- Валя, э-э-э, Валя, - проговорил Эдуард Иванович, рукой помахал у него перед глазами. Валя не реагировал.
Негромко зажужжал телефон.
- Слушаю.
-Дед, это я, Костя, ты меня забери сегодня по-настоящему.
- Да, да, Костя.
Нажал на кнопку телефона.
Опрокинулся на песок и долго-долго смотрел в небо. Из телефона звучала Пятая симфония Бетховена (Ventures).