Вот и осыпалась медная осень,
Гаснут в траве угольки листопада.
Мимо гудящие рельсы уносят
Цепь эшелонов на север, на запад.
Едут девчонки. Острижены косы,
Острые плечики рвут гимнастерки.
В небо засеяно звёздное просо –
Хоть бы глазком поглядеть – нет ни щелки.
В самую гущу черничную ночи,
В сопки остывшие, солнце забывши,
Их привезли. Чьих-то родненьких дочек.
Чьих-то кровиночек. Чьих-то малышек.
Их привезли, чтобы в серое небо,
Взрытое злой бороной самолётной,
Сеющей сверху не зёрнышки хлеба,
Сыплющей бомбы гудящие ноты,
Чтобы вот в это ревущее небо,
Вдруг закричав очень тонко и слитно,
Русские девочки наискось слева
Грянули всей батареей зенитной.
Чтобы вот эта, с вихром на затылке,
Маму, и школу, и дом свой припомнив,
Белую астру в молочной бутылке,
Тонкое кружево, волосы в пояс,
Выдохнув в плаче заветное «ма-а-а-ма»,
Залп свой последний в кровавые тучи
Жалобно как-то и как-то упрямо
Выдала. И обвалилась на круче.
Смолкло вдруг небо, затихли зенитки.
Пахло землей. И пожаром. И горем.
Горем – холодным, отчаянным, липким.
Слишком огромным на русском просторе.
Вдруг, точно вспомнив, как мать напевала,
Ночью бессонной клонясь к колыбели,
Кто-то запел, тишину разрезая…
Девочки просто сидели и пели.
Иллюстрация взята из интернета.