Был я младшим сержантом, неуживчив в речах,
тощим будто две лычки на обвислых плечах.
Нес я службу в наряде безоружен и все ж:
на ремне рядом с бляхой болтался штык-нож.
В нашу часть войсковую робким шорохом ног,
чуть качаясь, тащился новобранцев поток.
Шли ребята угрюмы, каждый сдавлен и тих,
жадно, как на добычу, мы глядели на них.
Заходили в казарму новобранцы гурьбой,
больше манны небесной они ждали отбой.
На расспросы не скоры, на ответы скупы -
на кровати валились тяжелы, как снопы.
А потом среди ночи, даже часу не спав,
молчаливо но бодро встал сержантский состав,
потянулся натужно, кости хрустко размял,
и ощупал казарму наглым взглядом менял,
и рассыпался, щурясь, налегке без портков,
чтобы чистить карманы призывников,
ловко резать цепочки, юрко лезть в вещмешки,
загребущими пальцами рвать узелки,
пятернею, по локоть, углубившись в сапог,
в голенище нашаривать сала брусок.
Тем сержантам казалось, что весь мир вокруг спит.
Новобранцы не спали, только делали вид.
Смутным утром в курилке, веселясь всем нутром,
хамовато кичились сержанты добром.
И стоял я в сторонке гладко выбрит, хорош.
На ремне рядом с бляхой болтался штык-нож.
27.11.14