Так сговорилось у небесных сфер,
что не родит поэта инженер,
что инженера не родит поэт,
что неуёмен дождь и клетчат плед.
О, мама, папа, право, мне так жаль!
Зубами скрежеща, содрав эмаль
и видя сон про кхмерский алфавит,
Поэт-Ребёнок в колыбели спит.
И было страшно, что ребёнок — я,
И что, не зная сути бытия,
за кхмерский приняла «глаголь добро»,
любовь за боль и за трамвай метро.
Я чуяла снежинку за версту,
я кланялась бетонному кресту —
отцу высоковольтных проводов —
и я не знала солнечных стихов.
И в ледяном вагоне засыпал
(и в каждый промежуток между шпал
укладывалась снежная строка)
Поэт-Романтик. И текла река
на север вместо юга. И мела
рифмованная вьюга, зеркала
друг друга искажали, как могли,
мутнея в поэтической пыли.
Я слушала беседы воробьёв,
не разбирая половины слов.
Те мне сулили смерть, и, коль не врут,
Поэт-самоубийца тут как тут.
Но разошёлся ледяной туман,
и погасил огни подъёмный кран.
и ясно проявился силуэт —
из темноты глядел Поэт-Поэт.
А я стояла и смотрела на Него,
в глазах которого сверкало тожество.
Он поманил меня к себе — красив, лощён, —
Он показал мне худший ужас всех времён:
Растрескавшийся старый тротуар,
и бездна звёзд полна, и пуст бульвар,
и замкнутый в кольцо отрезок лет,
где шествует бесцельно Кто-Поэт.