Из глаза, зелёного и круглого, всё никак не выкатывалась слеза. Она застыла, сама зелёная и круглая, и блестела, как лысина главного редактора.
Главный редактор был человеком талантливым, даже очень. Он хотел изменить если не мир, то толстый литературный журнал, и желательно дней за пять.
- Что мы, не боги, что ли? – эта мысль выкуклилась, и висела блёклой бабочкой-капустницей на его мощном лбе Сократа. Ну ладно, не на лбе, а на лбу! Впрочем, иногда Ёлке казалось, что у него два лба. Когда он орал, начиналось небольшое землетрясение, падали рукописи и авторы. Иногда, упав, авторы поднимались с пола с головокружением и бессильно грозя слабыми кулачками, уползали навеки. Впрочем, некоторые из них писали анонимки.
Анонимки часто были талантливее, чем их рукописи. Одну такую Ёлка запомнила. В анонимке хорошим языком филологически подкованного автора были перечислены все недостатки редакторов журнала, начиная с их неправильного расположения в материнской утробе. Видимо, писавший с особым вдохновением автор думал, что у всех редакторов была одна общая мать, которой сделали - таки кесарево сечение.
И вот сейчас Ёлка никак не могла заплакать и глядела на орущего и брызжущего слюной Главреда, который орал что-то невнятное на итальянском, а может, на испанском? Но это был точно не французский. Когда возникла пауза, она умудрилась выдавить:
- У меня в отделе всё в порядке!
И всё-таки заплакала.
Она любила читать, но в последнее время всё чаще в памяти застревали не сюжеты и не филологические игры и языковые достоинства текстов, а песенки примерно такого содержания:
Мама сшила мне штаны
Из берёзовой коры,
Чтобы попа не чесалась,
Не кусали комары!
Посреди важных бесед или заседаний, не вспоминая авторов книжки, в которой была напечатана песенка, сидела и твердила, как попугай: «Мама сшила мне штаны…».
Вот и сейчас, когда Главред налился малиновым цветом и стал похож на закат, а зелёная (в цвет глаз) штора забилась в истерике, она, глядя прямо в лицо малиновому лысому мужчине, внятно и чётко, разделяя слова на слоги, продекламировала:
- Ма-ма сши-ла мне шта-ны
Из бе-рё-зо-вой ко-ры,
Что -бы по-па не че-са-лась,
Не ку-са-ли ко-ма-ры!
Малиновый мужчина охнул, согнулся напополам, как от сильной боли, и бежал из кабинета.
А Ёлка испугалась.
- Уволят к чёртовой матери! – тоскливо подумала она, а потом ничего, развеселилась.
Ветер стих, штора пришла в себя, Ёлка подошла к окну и вспомнила, как тётя Варя доила козу.
Местный драматург, умудрившийся опубликоваться во Франции и к этому времени уже благополучно обитающий в Москве, писал ей:
- Только не о деревне! О чём хочешь, а о деревне – ни-ни! Это сейчас не актуально, не модно.
Люди писали мистические триллеры и всем миром, в основном провинциальным, клепали сценарии сериалов. Тётя Варя доила Козу. Коза была удивительная и смахивала на корову – во-первых, она тоже давала молоко, во-вторых, характер у неё был на редкость спокойный – не блудливый и не бодливый.
Тут приятные размышления Ёлки прервались, потому что в кабинет (маленький совсем такой кабинетик) вошла дама с каменной улыбкой на ярко накрашенном лице.
- Всё, добра не жди, - Коза испарилась из светлых мыслей Ёлки и ей захотелось стукнуть молотком по крашеным губам и разбить каменную улыбку посетительницы.
Дама шагнула к столу, заваленному рукописями. Лёгким движением она извлекла из объёмной сумки (вмещается булка хлеба, бутылка и три книги) объёмистую рукопись.
Губы шевельнулись, и начался камнепад.
- А не вы ли это Алёна Игоревна? – сурово вопросила дама.
- Не, я Ёлка, - чуть не пискнула Ёлка, но вспомнила, что она при исполнении, что лет ей уже… она привычно забыла о своём среднем возрасте, и что Алёна Игоревна – это именно она и есть, в чём ей и пришлось признаться.
- Мне вернули рукопись, - тяжело выговорила дама, упирая на слово «мне».
Ёлке сильно захотелось к Козе.
- Тут написано: «рукопись журнал не заинтересовала»!
Дама надвинулась и нависла над редактором выдающимся бюстом.
- Шестой, - слабо бормотнула Ёлка.
- Что-о-о?
- Размер, - погромче выговорила Алёна Игоревна.
- Немедленно! Ведите! Меня! К Главному! Редактору!
И Алёна Игоревна поплелась вместе с дамой к Главреду.
Когда они постучали и зашли, Главред, он же Ник.Ник пил кофий (да, знаю, кофе – он, и пишется «кофе»). Но что же я сделаю, если это правдивое повествование, а Ник.Ник. пил именно кофий?
- Гав! Гав! Гав! Гав! Гав! – любезно поздоровалась дама. Камнепад превратился в лавину.
Ёлка узнала много нового о себе. Лысина Ник.Ника стала зелёной. Явственно запахло весной. Запела птица. Зелёный свет становился зловещим.
- Прямо светофор какой-то, - мелькнуло в голове у несерьёзной Алёны Игоревны.
Главный редактор, всё ещё зеленея, доверительно положил руку на плечо внушительной дамы и, преданно глядя ей в глаза, проговорил: «мама сшила мне штаны из берёзовой коры, чтобы жопа не чесалась, не кусали комары….
У дамы закатились глаза. В ужасе она поглядела, ища поддержки у омерзительной редакторши. Но та, ни секунды не задумываясь, с тёплым оттенком в голосе и с выражением чтеца, выговорила:
Укусила пчёлка собачку
За больное место…. за пятку.
А собачка стала тут плакать:
Как же я теперь буду какать?
Дама повернулась и бросилась к двери. Больше в редакции её никогда не видели. А Алёна Игоревна пошла себе работать. Разложив восемь рукописей, написанных, как под копирку, где рифмующим не терпелось сообщить о том, что город - часовой, тайга шумит, как море, а свечи плачут, Ёлка опять вспомнила Козу.
Коза дружила с кошкой Муркой и звалась Нюркой. Они часто вели беседы, а Ёлка подслушивала и подглядывала, лёжа в кустах, как партизан. Однажды её застукала тётя Варя, жуткая матершинница, и так виртуозно отматерила, что бедная журналистка почти плакала.
- Не взяла диктофон, дурища! – ругала она себя последними словами. Тётя Варя была единственным человеком на Земле, мат в устах которого казался цветущей сакурой, а не грязными булыжниками. Она была неграмотной, а когда ругалась, вплетала в свою речь такое количество прибауток, пословиц, поговорок и частушек, что было ясно: сочиняет на ходу, поёт, как птица.
Светлые воспоминания опять прервал стук в дверь.
Зашёл длинношеий юноша и кинул на редактора томный взгляд.
- С кем, с кем я могу поговорить о духовном?
- Наверное, он давно не ел, - подумала Ёлка, - надо чаем напоить, а то упадёт ещё.
После каменноулыбчивой дамы все люди казались ей милыми и приятными.
Читать мысли юноши было тоже легко и приятно. В голове у него была полная каша из Карлоса Кастанеды (А-а-а, «точка сборка» сознания! Опять! Опять!), Ошо («В ту ночь я умер, и я возродился. Но человек, который возродился, не имел ничего общего с тем, который умер») и даже из «Розы мира» Даниила Андреева (а вот это уже интересно! Мальчик всерьёз читал «Розу мира»!).
Надо сказать, что Ёлке нравился Даниил Андреев. Почти так же сильно, как Коза. Она перестала читать мысли юноши и завела с ним трепетную беседу.
- Скажите, - самым светским тоном спросила она, - вам нравятся козы?
Молодой человек, которого звали Дима, поперхнулся чаем (из лепестков суданской розы с мелиссой лимонной, собранной в полнолуние, когда звезда с звездою говорит), прокашлялся и протянул молодым баском:
- Э-э-э-э…
- Наверное, он не хочет говорить про коз…. Странно… а мне показалось, что мы так похожи, - подумала Ёлка. И торжественно произнесла:
- При рождении человек податлив и слаб. Умирая – твёрд и крепок. Травы и деревья гибки и податливы при жизни, а умирая, становятся сухи и ломки. Поэтому твёрдое и сильное идёт стезёй смерти, а податливое и слабое – стезёй жизни.
- А козы? – шёпотом спросил мистик Дима. В этот волнующий момент дверь распахнулась и в кабинет ворвался человек с всклокоченной неровно растущей рыжей бородой и безумным взглядом провидца. Простирая к ним руки с траурной каймой под ногтями, бросив перед тем на пол грязный заляпанный рюкзак и благоухая козлом (не козой, прошу заметить), он воскликнул:
- Лес амурский у нас знаменит,
Виноградной лианой повит!
А в лесу я – единый поэт
И поэтому я знаменит!
А? А? Гениально? Сам знаю! Дайте гению сотню! Я верну! Верну!
Казалось, что глаза его цыганские сейчас упадут на пол рядом с рюкзаком, так он ими ворочал. Дима вздрогнул всем длинным телом и в первобытном ужасе достал 500 рублей, которые тут же исчезли в широкой лапе гения. И гений, парадоксов друг, испарился. А дух козла остался. Пришлось открывать форточку.
- Прости, - сказала Ёлка Лао-Цзы, который с любопытством наблюдал за всем происходящим.
Мудрец улыбнулся.
- Тут-тук-тук, - раздался стук. – Это я! Вы мне назначили!
Зашла девушка в красном пальто. Дима неловко стал прощаться. Солнце катилось яблочком по синему блюдечку неба. Рабочий день стремительно катился к финалу.
- Скоро лето! – подумала Алёна Игоревна, делая вид, что она – дама.
- Стихи о любви! – звонко сказала девушка, сняв пальто. – Или вам лучше о природе принести?
Лао-Цзы вздохнул.
- Я пойду к Козе, - сказал он и ушёл.
Дверь тут же распахнулась. Сияя золотой лысиной, свежий, как одуванчик, зашёл Ник.Ник. Солнцем была его лысина, и песня росла в его глазах! Он ласково улыбнулся симпатичной девушке, подмигнул и выдал:
Укусила пчёлка собачку
За больное место…. за пятку.
А собачка стала тут плакать:
Как же я теперь буду какать?
И ещё раз подмигнув, отправился за Лао-Цзы. И теперь Ёлка точно знала, что её не уволят. Что в воздухе уже вовсю пахнет летом, а значит, скоро она поедет к Козе!