На станции с названьем крика выпи -
Выя
Ночь режет рельсы, как трехгранники
штыков.
- Поручик, запишите добровольцем
в рядовые…
Я за Россию умереть готов!
Наверно, было так. И выспренне и
просто.
Когда уже вовсю вздымалась круговерть
Великой смуты. И летели под откосы
Цистерны крови, почерневшие, как
нефть.
Октябрь. Тридцатое. Блеснул погон
в дозоре,
Георгиевский над сердцем
колыхнулся крест.
Спит мальчик-юнкер,
прислонясь спиной к рессоре
И закусив губу. Такой домашний весь.
А было зябко так, что уж
скорей бы в дело.
Чтоб бронепоезд в наступленьи застучал.
Ах, этот сон - он сладок,
как крыжовник спелый,
Его он, помнит, прямо с кустика срывал.
Кувшинки на пруду. Муаровые платья.
Игра в волан… Обед.
Приятель твой… - подлец…
А может?… Нет, не любит.…
Вот, проклятье!
Ну, где же, где свой
прячет револьвер отец?
А впрочем - мама.… Как же?
Книги, лето.… Как же?
Нельзя стреляться - явный вздор.
Идет война…
Косынки медсестёр. …
Поставить свечку.… В саже,
Чёрт, гимнастерка…
Надобно цветов - идет она.
И чудный вечер…
Мама в путь благословляет…
И первый бой слепой
с отрядом злых мадьяр.
Стрельба все ближе. Вот
пошли в штыки.… Вонзает
Во что-то мягкое. Тогда еще удар!
Поручик хвалит: "Молодчага!
С первой кровью!
Отбились, господа. А вольнопер каков?!
И не тушуйся, братец…"
"Ваше благородье,
Я за Россию умереть готов!"
Спит юнкер сладко. И не знает,
что скитаться,
Быть может, суждено навек
в краях иных…
Иль пуля красного китайца,
может статься,
Чугунной гирей через час
войдет под дых.
Спит ангел падший, ангел русский,
ангел белый.
Ты, Господи, прости его во век веков.
Он главное сказал. На самом деле сделал.
Он за Россию умереть готов.