Итак, кого же мог предать Мастер, человек, скрывающий свою фамилию? От чего и кого он запрятался в полуподвал, строчит роман, глобальный замысел которого должен оправдать его поступок –– мол, вон, даже Понтий Пилат, а я-то уж подавно, что такого…? Что же общего оказалось у него с подлючим Алоизием, да столько, что даже предупреждению верной подруги, которой со стороны видней, не внял? За что наказан именно Мастер, которого арестовывают как раз вовремя, чтоб не попалась Маргарита? Проверим всё ещё раз. Карьеристом герой не был, работая в музее, вряд ли кого подсидел или перебежал кому дорогу. Эту работу он вспоминает спокойно, едва ли не с удовольствием. А что же вспоминать он не хочет? Первую жену и допросы после ареста в своём полуподвале. Если второе логично, то первое –– как раз нет.
Влюбиться в меланхоличного умника могла любая женщина, ограничение одно: младше его, искренняя и добрая. Но теплохладный мужчинка на любовь просто не способен, поэтому жена для него больше домработница, чем любовница, а друзей у него нет. Это уже упоминавшийся ленивый инфантил, привыкший пользоваться чужим теплом, а своего давать не в состоянии, невзгоды не закаляют его, а превращают в размазню. Семейная жизнь без тягот не бывает, да и несчастья с людьми периодически случаются. Однако «теплохладный герой» характерен тем, что он не борется с бедой, а убегает прочь. Мастер получил выигрыш и бесследно исчез с глаз тех, кто его знал. И уж разумеется, не попрощался. Так жена ли убежала от вечно унылого смурика, или он однажды потихоньку собрал вещи, уволился и пропал? Но если бы он оставил супругу в добром здравии и достатке, ничто не мешало бы ему спокойно сказать –– мол, разлюбил и ушёл, черканул записочку. Значит, не черканул… Нехорошо, но ещё не повод железно «не помнить». Стало быть, оставил в несчастье. Самое обыденное в ту пору несчастье –– страшное, порой страшнее болезни и пожара даже –– на дворе жуткие 30-е с их внезапными арестами, людоедскими судилищами, чистками… У героя потребность оправдать предательство, невмешательство там, где было необходимо, нежелание делать что-либо хлопотное, сложное… Полагаю, всё ясно? Ведь даже Воланд совершенно серьёзно предлагает Мастеру: «Начните изображать хоть Алоизия».
Итак, Мастер милостиво принимает готовность подруги к тотальному самопожертвованию ради него, сам же не готов и не хочет даже шевельнуться и что-то предпринять там, где требуется его активность. Психология паразита: и капитал приобрести, и невинность соблюсти. Настоящий инфантилизм –– игрушка испачкалась или сломалась, так не почистить и наладить, а сразу выбросить, но при этом обидеться на весь белый свет. Первую жену он бросил и забыл, с Маргаритой не вышло ни первого, ни второго. Это повод не уважать и любить её –– на это способен обыкновенный, здоровый мужчина. Для инфантила это повод как раз позавидовать (сам же так не могу), обидеться (всё не по-моему) и разозлиться (да как ты посмела меня обойти!). У здорового мужчины такая боевая подруга вызовет восхищение и повышение собственной самооценки (не у кого-то, а у меня, значит, я тоже крут), вполне человеческую признательность (она за меня так впахалась, должен же и я хоть лаской отплатить), а перспектива спокойной сытой жизни только обрадует. Однако Мастер не таков, он живёт только своими капризами и знать не желает о чувстве долга, ответственности даже за собственные желания. Не согласен он и крылатой фразой Лиса из «Маленького принца»: дескать, не приручал я никого, и всё тут! Именно так, как в комедии Гайдая: «Не виноватый я, она сама пришла!». Не приводил, не думал, не хотел… В точности как в развесёлой сказке Леонида Филатова: «Не был, не был, не был, не был, даже рядом не стоял!». Зачем я так иронизирую? А ничего забавного. Именно так себя и ощущает Мастер, пойманным на месте, когда он хочет избавиться от надоевшей игрушки, а ему не дают это сделать. Вот и остаётся только прикидываться несчастным больным, вон, Маргарита в это верит, может, поверят и остальные.
Кстати, о болезни. Это довольно неплохой повод замаскироваться и своевольничать как заблагорассудится, не считаясь ни с чем и ни с кем. Роман полетел в печку отнюдь не по причине приступа страха во время маниакально-депрессивного психоза, как может показаться –– Мастер даже упоминает о якобы имевших место галлюцинациях, интересно, уж не прикладывался ли наш гений к рюмке во время прогулок Маргариты? Просто роман не оправдал сразу всех радужных ожиданий, вот и «стал ненавистен». Обвинять критика Латунского столь же глупо, как и следователей, работавших по доносу –– им по должности полагается вести себя так, а не иначе. Прогулки Маргариты есть свидетельство того, что ей немало достаётся от обидевшегося Мастера за то, что вдохновляла его работу. Он, разумеется, об этом умалчивает, отлично зная, что она сама не расскажет –– так жена кухонного боксёра прячет синяки, если есть такая возможность. Заметьте, сколь спокойно он принимает её предложение уехать на море –– ему не впервой собирать чемодан. А вот Маргарита как раз привыкла отвечать за свои действия –– мол, «назвался груздём…». Если уж уходить от мужа, то честно сказав всё, глядя в глаза, а не исчезать в ночном тумане без объяснений. Если уж заболел, то надо просто лечиться, и всё тут, и т.д. Вот как раз это Мастера и раздражает, да ещё её возня вокруг романа. Эту игрушку он выбросил в печь, не жаль расстаться и с другой. И это не преувеличение. Мужчина, даже разлюбивший женщину, никогда не прочь всё же потешить своё тщеславие и разузнать, как у неё дела, быстро она успокоилась после разлуки или нет. А точнее, сходить и посмотреть, пусть издали, но своими глазами. Заметьте, не захотел. А вдруг с Маргаритой что случилось, умерла, например, тоже неинтересно, да? Чёрт знает что, а не мужчина…
Но вот роман прочитан и оценен такими читателями, о которых можно было только мечтать, недоброжелатели наказаны, кошмар закончился, всё возвращено в лучшем виде. Казалось бы, радоваться нужно. Ан нет, герой и на это уже не способен. Это очень роднит его с вечно угрюмым настоящим автором романа: сидит свита развесёлая, пьёт и примус починяет, шутит-развлекается, а их начальник мрачнее мрачного, натурально, «и всё, что пред собой он видел, он презирал иль ненавидел». Никакой радости, убил бы вас всех, да смысла в том нет. Ну, заметим, не очень-то Мастер удивлён при встрече с ним, а вот наличие Маргариты в этой компании его удивляет очень неприятно. И недоволен он не тем, что женщина подвергает себя опасностям и неприятностям, вообще-то традиционно связь с Сатаной ни к чему хорошему не приводит, а её успехами, именно особый новый статус Маргариты его угнетает. Никуда она не пропала, даже стоит сказать больше, и теперь уже ни её никуда не денешь, ни она никуда не денется. А вот это для него уже и не рай, а как раз наоборот. Если раньше Мастера приятно грела мысль, что, в сущности, он ничего не должен подруге и имеет полное право её прогнать даже, просто, как человек благоразумный (то есть трус), всерьёз на это не пойдёт, ведь даже можно было якобы в приступе болезни и выгнать её прочь –– погуляет и вернётся, а там уж вроде и остыл, то теперь ситуация изменилась кардинально. Даже просто сделать вежливое замечание королеве Марго опасно –– вон, Бегемот чуть уха не лишился. Но не то, чтобы подстраиваться под другого человека, а даже за собой следить герой не привык. И бежать уже некуда, добегался. Но привычку своевольничать у него уже ограничили на допросах (известное дело: «Тут тебе сейчас и адвокат, и прокурор, и папа римский, и Понтий Пилат будут, расшумелся, интеллигент-вредитель»), так что перед Мессиром герой ведёт себя тихо и униженно, оттого и не замечает, что и ему делается выгодное предложение. Но ведь работать, да и вообще вести какую-то деятельность, Мастер не любит, такой вот каламбур. И оттого становится неинтересен патрону –– пошёл на утиль, в свой полуподвал, пусть королева бала развлекается, как хочет.
Это не гипербола. Сломали Мастера вовсе не свирепые следователи, как думала наивная Маргарита. Наивная, ибо так и не поняла, во что ввязалась: «Если вы меня погубите, вам будет стыдно!» –– со всей серьёзностью говорит она Азазелло на лавочке. Это бесу-то будет стыдно сделать пакость? Смешно, и только. Даже пролетарский передовик Иван Бездомный и тот сообразил, что к чему, схватив иконку и свечку, и его уж никак нельзя было заподозрить в желании сотрудничать с нечистой силой. Маргарита уже разницы между светом и тьмой не видит, знакомство с любовником и его еретическим романом даром не прошло, да и измена мужу изменой всё же остаётся, так что риск, что с крючка она может сорваться, минимален. Напомню, «рога» держат. У неё даже мысли не возникло, что можно поступить иначе, чем предлагает Азазелло. А ведь шанс был. Взмолиться к Господу о помощи, домчаться до Троице-Сергиевой лавры –– дело пары часов, предъявить презент батюшке как вещественное доказательство, упросить вмешаться. Но всё это столь же маловероятно, как и оправдательный приговор за подписью Понтия Пилата. Наивная, так как отшатнулась при виде чаши из черепа, кровью налитой. Ужасно, да, но ведь сатана вообще-то олицетворение зла, что ж, ему только гламурным быть? Наивная, так как удивлена, узнав, что Азазелло принёс отравленное вино. Кстати, а никто и не мешал Еве яблоко не есть, верно? Ну, в самом деле, зачем же было есть сразу, не попросив у Господа особой на то санкции: так и так, поступила информация, что яблоко не вредно, так может, можно всё же попробовать? Ну, и наконец, что за наивность соглашаться на погибель вместо желания бороться, в самом деле? Это уже не любовь к конкретному мужчине, а самолюбование: вот, я так его люблю, что душу погублю! Стоп! Вот мы и нашли –– первична не любовь, а желание погубить душу. Любовь есть способность дарить радость, а что можно подарить, когда душа погублена? Как можно наслаждаться чем-то, души не имея? Свита Воланда знала, кому предлагать продаться, всё остальное –– враньё.
Итак, Маргарите хотелось думать, что Мастера сломали злые следователи. Она по наивности своей так и не поняла, сколь отличается её настоящий любовник от выдуманного ею же образа. Ему же такое положение дел было весьма выгодно, пока он не понял, что она и вправду стала ведьмой –– обрела самостоятельность и во многом разобралась, так что уже не будет смотреть на него снизу вверх, отберёт у него прежнее право капризничать и командовать, да и его игру вскоре разгадает. И поймёт, что там ломать было нечего, из тюрьмы его вымели за полной безвредностью и бесполезностью режиму. А тогда она перестанет его уважать, и хорошего не жди. Сломал его приговор Мессира, который только им двоим и понятен –– в ответ на робкое «может, она одумается и уйдёт от меня» Воланд весомо произносит: «Не думаю». Воистину, обжалованию не подлежит. А роман-то надо печатать, уж Марго озаботится, а то этот остолоп Берлиоз вздумал своевольничать, доболтался до того, что отменил самого Сатану, тут уж кто угодно обидится! Роман следовало печатать, пусть массы уверятся со временем, что дьявол существо отнюдь не плохое, а весьма и весьма импозантное, приемлемое и современное, и служить ему не противно, а вроде как престижно и выгодно. Мастеру вообще полагалось удостоверение члена Массолита, писательская квартира и зарплата, да и дальше по списку –– ибо это интеллигентный человек с высшим образованием, аполитичный, лояльный к режиму. Пьянки в «Грибоедове» с Ваней Бездомным и Степой Лиходеевым, красотка Маргарита, которую муж не посмел удерживать, сын-очкарик со скрипочкой и золотой медалью, поступивший на второй курс ФИАНа без экзаменов, жених профессорской дочки-красавицы. «Теплохладному» Мастеру сойдёт и так.
Но Воланд не последняя инстанция, и даже ему куролесить позволено до определённых пределов. Левий Матвей пришёл сообщить, что роман не позволено печатать, бал закончен, посмотрел дьявол Москву –– и хватит. Азазелло летит исполнять. Однако пара сгубленных душ получена. Не зря веселились. А герои получили… ничего. Известное дело, сатана за службу платит черепками вместо золота, так что как раз в традициях его конторы уничтожать работников, ставших ненужными. Разнообразные «разводки для лохов» есть также оперативные разработки данного ведомства, так что надо быть дремучим невеждой и наивным дурачком, чтобы воспринимать всерьёз различные щедрые обещания быстрого обогащения, почестей и здоровья. Маргарита же, что называется, судит по себе –– поскольку не в её правилах вести себя подло, она и от собеседников ничего подобного не ждёт. Разумеется, совершенно напрасно.
Так что не всякая Валерия (жена диктатора Суллы) в состоянии оставить живым и целым своего Спартака. Как бы не сочиняли потом байки, мол, Спартака спасли, тяжело раненного… да изрубили его в куски, и дело с концом, сколько бы любящая матрона не рыдала! Просто потому, что не от одной дамы и её желаний и действий исход дела зависит. Так что колоссальные жертвы ради любви, как правило, вещь ненужная и свидетельствующая скорее о порочном роде связи, к самой любви имеющей весьма опосредованное отношение…Жиголо любит свою пассию столь же сильно, как паук –– муху, не надо забывать.
Однако это ещё не все ловушки комплекса Маргариты.
Как-то попалась на глаза из телеящика одна детективная история, от которой нестерпимо разило XVIII веком –– только кареты превратились в эксклюзивные полноприводные авто, корсажи –– в облегающие полупрозрачные вечерние же туалеты, буржуа –– ясно, в кого, ну, и т.д., вплоть до того, как сводят между собой счёты соперники в бизнесе и «любви» –– просто травят жертву сильным ядом. Прямо как в эпоху Людовика XIV, прислали предмет жертве, взял в руки –– и тут же умер в конвульсиях. И точно так же, как какая-нибудь своенравная аристократка того времени, рыдает за столом современного Дегрэ респектабельная вдова, перечисляя ужасные прегрешения благоверного, за которые она собственноручно заставила его поплатиться, правда, искусно при этом свалив вину на посторонних людей, любовницу мужа и его же конкурента. Сцена столь колоритна, что достойна внимания: перед нами не затравленный зверёк, замученная ужасным обращением вдруг изменившегося до неузнаваемости любимого, а жестокий бесчувственный палач, раздосадованный лишь тем, что его ошибка раскрыта. Дама пытается апеллировать к некой человечности слушателей, пытаясь уверить их в своей правоте, а на вежливое «Но ведь вы убили…» лишь приходит в ярость, поняв, что попытка не удалась. Это уже не страдающий человек, это в известной степени не человек вовсе. Но как же так? Ведь вроде бы есть из-за чего пожалеть героиню, она надрывается, рассказывая, как покойный супруг увёл её состояние, изменял ей, потом «подложил, как шлюху» своему приятелю, наконец, бросил, а она ради него всё, всё делала!
Но вот не жаль отчего-то её людям, ни следователям, ни зрителям. Только страшно и хочется поскорее завершить общение с «несчастной», которая, осознав, что «сидеть придётся», с интонациями дикого зверя завывает: «За что мне это, за что?!». Попробуем ответить на этот вопрос. Положим, покойный был неправ, попросту используя жену, как она уверяет. Однако тогда либо она не видела, что он такое или же упорно не желала это видеть, так что увы, виновата сама; либо… муж почувствовал, что живёт с опасным существом, недобрым, эгоистичным, любить не способным, подлым (героиня совершает чудеса мошенничества, дабы улики были против других людей), от которого хорошего не жди, вот и устроил проверочку –– пойдёт ли на связь с другим, пусть даже под благовидным предлогом? Ага, сделала и лишь состроила обиженную гримасу, значит, всё, доверять нельзя. Неочевидно, но данная ситуация в корне отлична от добрачной связи с единственным любовником –– там падение хотя бы в объятия к в какой-то мере возлюбленному, а здесь блуд хуже панели, помойка, из которой дорога разве только в ад –– женщина соглашалась сознательно именно погубить душу и осквернить тело, а вовсе не помочь «любимому». Можно ли любить супруга, предлагающего то, что разрушает брак, несовместимо с человеческим достоинством, званием женщины и жены? Никак нет, ностальжи по прошлому не в счёт. Ну, а раз нет, так самое верное –– уйти. Не ложиться в постель с другим мужчиной, во всяком случае, да ещё на таких условиях, низводящих статус ниже проститутки –– та хоть «на работе». (Нет сил или желания обсуждать ситуацию с мужем, а развод нежелателен? Есть пусть не монастыри, но больницы типа центров психологической помощи, есть свои деньги. Несколько недель отдыха, пока окружающие пытаются понять, где героиня, а затем триумфальное возвращение или масса других сюжетов и нюансов, но ведь героиня не хочет по-честному, ей проще пасть и обвинить в этом другого, прямо Ева, кивающая на змея). Во всяком случае, согласие пасть есть моральная готовность к этому, так что реакция мужа, подавшего на развод, вполне логична, он просто защищается от чудовища, в которое превратилась бывшая когда-то красавицей. Но за неправедное действие следует суровая расплата –– вырастил чудовище, оно его и прикончило. А чудовищу место за решёткой, подальше от людей, оттого вместо жалости здоровый человек чувствует отвращение –– вчера она приговорила обидевшего её супруга, завтра обидится на нас, что мы её не пожалели или ещё за что-нибудь. Заметим, если бы героиня искренне каялась в содеянном, реакция слушателей была бы как раз сочувствующей, ведь тогда бы они видели в ней в первую очередь человека, не справившегося с испытанием, но который ещё не пропал окончательно.
К слову, свойство нашего мира таково, что испытания не превышают наших реальных возможностей, а ежели мы полагаем, что это так, то в лучшем случае врём себе и другим, либо сами выбираем путь погибели. Так что повторимся, колоссальные жертвы во имя любви приносятся вовсе не во имя любви, а чего-то совершенно иного –– гордыне, как правило. Причём гордыня имеет, словно медаль, две разных формы. Монстр-диктатор, признающий только собственные капризы как не подлежащую даже рассмотрению данность, подавляющий всех и вся в силу незыблемости собственной самости, разумеется, заметен хорошо. Но только тогда, когда он полностью вылупится из человеческой скорлупы, где он достаточно долго рос и набирал силу, успешно скрываясь под человеческим обликом. Другая сторона менее рельефна, но многочисленна –– от Лизы Болконской с её вечным «Ах, что вы со мной сделали!» до жителей города в пьесе Евгения Шварца «Убить дракона». Такой индивидуум несчастен и ужасно, колоссально, но также исключительно по собственному желанию. Виноват не я, не желающий бороться с невзгодами, защищать своё достоинство, себя самого, своих близких и т.д., а те, кто имеет наглость это делать, ведь радом с ними всё моё уродство и заметно. Здоровый человек никогда не поймёт мазохиста (как и садиста, их неспособность радоваться жизни видна под любым лаком), он вызывает у него брезгливые чувства, и поделом –– разве достоин уважения тот, кто не уважает самого себя? Где нет уважения, не будет и любви. И оттого несчастные неудачники –– самые злобные существа, способные на любую жестокость и подлость. Вот только превращение в этой стороне медали, в отличие от «тиранской» схемы, происходит у человека не постепенно, а резко, заметным обвалом прогнившей психики. Часто это бывает после некоего жёсткого ситуативного прессинга, когда «третьего не дано». Эта фраза дословно означает, что выбирать приходится из двух смертей: либо тела, либо души. Те, кто остаётся людьми, предпочитают первое, даже если и не знают о том, что душа бессмертна, чего нельзя сказать о теле. Василь Быков в своих красочных новеллах про обречённых на смерть жёстко выделяет эти два рода: люди, сознательно идущие на гибель, но не желающие пачкать свою совесть (этот абсолютно нерелигиозный автор, сам того не подозревая, описывает даже нетварный свет, появлявшийся на лицах некоторых мучеников), и уже не люди, желающие выжить любой ценой. С дотошностью толкового фотокорреспондента Быков изображает второй тип, указывая как на омерзительный внешний вид таких личностей (сгорбленная осанка, хромота, нервические скачки и неспособность сидеть спокойно, тремор конечностей вплоть до конвульсий, угрюмое, злобное выражение вдруг озверевшего лица, бегающие помутневшие глаза, слюнявая пена на губах –– короче, портрет вылупившегося беса), так и на их постоянный, сильнейший страх расплаты за предательство. Обрадоваться тому, что они остались живы, им уже не дано. Но и это ненадолго. Прагматичные, чистоплотные оккупанты-гитлеровцы избавляются от них сразу, как только исчезнет надобность в их услугах –– предателей не жаловали нигде и никогда. Не приветит и уцелевший соотечественник. Однако даже и это порой лишнее. Как удавился с горя библейский Иуда, так и эти продавшиеся за ничего предатели проявляют настойчивое стремление к суициду (даже и тем же способом, как ни странно). Это потому, что после захвата человеческой души её ещё надо утащить в преисподнюю, а для этого нужна смерть тела. Как говорят в таких случаях оккультисты и экзорцисты, хозяин потребовал к себе, а петля ––метка его. Но бывает, что бесу ещё некоторое время нужно побыть в человеческом теле, дабы выполнить некоторые нужные хозяину дела.