Едва накинув куртку и с грохотом закрыв за собой дверь, я почти выбежал на улицу. Холодный ветер ударил в лицо и перебил дыхание. Я огляделся. Наступал сырой осенний вечер. На улице было пустынно. По небу, словно куда-то торопясь, бежали свинцовые тучи. А по дороге ветер гнал опавшие листья. «Вот так и я, подобно этим листьям полечу по ветру. Всем назло»,- проскочила мысль. Во мне кипели обида и злость от последней ссоры. В голове всё звенело, как в колоколе. Постоянно вспоминались обидные слова, прозвучавшие в мой адрес. «Почему я неправ? Почему всегда неправ?»,- не находя ответа, я шёл, почти бежал вслед за листьями. Раскрасневшиеся щеки не мог остудить даже промозглый ветер. Минуя пустынные дворы многоквартирных домов, никак не мог ощутить себя в одиночестве. «Нет,- подумал я.- Хочу быть один, совершенно один». И развернувшись, пошёл в сторону окраины. Теперь ветер дул мне в лицо, забирался под куртку. Мелкие капельки дождя, сорвавшиеся со спешащей тучи, словно мелкая дробь, нещадя колошматили меня, и это радовало.
Вскоре вышел на заброшенную ветку железной дороги, ведущую в лес. В детстве мы с друзьями любили здесь гулять. Уйдя от посторонних глаз, могли спокойно петь во всё горло, не имея ни слуха, ни голоса. Спокойно обсуждать любые темы, не боясь быть услышанными. Сейчас я шёл здесь один, но навеянные воспоминания постепенно стали оттеснять злость. Я с тоской вспомнил о том беззаботном времени, времени иллюзий, несбывшихся надежд, времени романтической влюблённости и мечтательности. Как давно всё это было. Прошло почти тридцать лет. Что-то сбылось, а что-то так и осталось мечтами, только уже несбывшимися. Мне сейчас зачастую не хватает той наивной мечтательности, свойственной юности. Рельсы, шпалы – молчаливые свидетели наших разговоров, откровений. Они теперь, как старые безмолвные товарищи. Я присел на обочине около старого карьера, наполненного водой. Тихо. Рябь на поверхности воды надолго приковывает моё внимание. Тишина и спокойствие начинают покорять мою кипящую душу. Особенно сильный порыв ветра возвращает к действительности, и я встаю, чтобы идти дальше. Идти по шпалам надоедает, тогда встаю на рельс, как мы делали это раньше и иду. Много лет назад мне это нравилось, я проходил, не сходя с рельса несколько километров, а сейчас едва не падаю. Это бессмысленное занятие занимает на столько, что уже не могу думать больше ни о чём. Вот уже впереди шумит по камням речка. Сама по себе речка небольшая, но здесь её окружают высокие берега, и взгляду открывается широкий простор.
Представив крутой берег, на котором мы с друзьями любили развести костерок и испечь картошку, я падаю с рельса.
– Отвык,- ухмыляясь, говорю я сам себе,- ну да ладно. Скоро мост.
Подняв глаза вижу, что на том самом месте, на том крутом берегу, о котором я только что вспоминал, стоит дом.
–И когда успели эти дачники. Скоро всё заполонят,- возмущаюсь вслух.
Настроение снова начало падать, но вдруг я почувствовал, что есть в этом доме какая-то притягательная сила. Что-то странное. Вроде и дом новый, но ни хозяйства, ни какой-либо утвари необходимой в домашнем хозяйстве там нет. Подошёл поближе. Обычно никогда не заглядываю в чужие окна, но не в этот раз. Впрочем, окна не были занавешены, внутри горел свет, но всё равно не было ничего видно. Какие-то силуэты, тени. И вдруг захотелось зайти. Меня и в гости-то приглашать надо сто раз, а здесь прямо распирало, так захотелось. К тому же я неожиданно почувствовал, что сильно продрог и, поддавшись настроению, постучался. Никто не ответил, только дверь заскрипела и слегка приоткрылась. Постояв немного в нерешительности, я быстро распахнул дверь, миновал пустую веранду и вошёл в дом.
За столом сидел хозяин и, уткнувшись в бокал, тихонечко мурча, пил чай.
– Проходи за стол,- послышался из кухни очень знакомый женский голос.– Проходи, сейчас чай принесу. Замерз, наверное.
Не раздеваясь, я прошёл в комнату и сел за стол. Хозяин словно меня и не замечал. Я огляделся. Как оказалось, комната была очень простой и уютной, но освещена была только одной лампой с абажуром, висящей над столом и поэтому рассмотреть её толком не удалось. Однако мне показалось, что в кресле у окна кто-то сидит…
– Ну, вот и чай,- отвлёк меня женский голос.
К столу подошла хозяйка. Стройная девичья фигура легко скользила между стульями, но лицо ещё было в тени. Напрягая зрение, я старался рассмотреть её. Что-то знакомое, но давно забытое проскальзывало в движениях. Она подошла и, наклонившись рядом, поставила чашку на стол. Пушистые волосы, щекоча, задели моё лицо. В этот момент она попала на свет, исходивший из-под абажура.
– Таня? Это ты, Таня!..- выдохнул я.
Таня тихо улыбнулась и села рядом.
– Пей,- сказала она, и я заметил давно забытые ямочки на щеках.
– Таня, это ты! Таня! Таня!- повторял я, глядя в её серые глаза и беря мягкие, милые ладошки в свои руки.- Таня! Сколько же прошло…. Ты ни сколько не изменилась…
Она ласково посмотрела на меня и нежно прижала свой пальчик к моим губам. «Сколько лет прошло, а ведь ей сейчас должно быть не меньше чем мне. А этой Тане не больше семнадцати. Ровно столько, сколько ей было тогда, когда видел её в последний раз». Но это было неважно. Я почувствовал, как я соскучился по этим милым чертам и теперь не мог оторвать от неё глаз. Вальс, казалось звучавший в комнате возможно с самого моего прихода, стал играть громче. Возможно, кто-то прибавил громкости, а может это и сама музыка мне только показались. Хозяин дома сидел за столом и, по-прежнему мурча, пил свой давно уже остывший чай. Вальс был тот же самый. Тот, что играл тридцать лет назад. Я встал и взял Таню за руку. Она словно бы ждала этого, сразу встала и мы закружились в вальсе. Её хрупкое тело словно было невесомым, кружилось, кружилось и кружило мне голову. «Ах, этот вальс! Таня! Вальс! Таня!»- звучало в моей голове. Всё как тогда. В прошлой забытой жизни. Раз, два, три…. Раз, два, три…. Белки её глаз загадочно сверкали в полумраке. Холодная ладошка легко лежала в моей ладони. Казалось, вернулись те давно забытые дни. Дни юности…
Задорный детский смех вдруг раздался в комнате. Около окна на стуле сидел коренастый мужчина лет тридцати. На коленях у него прыгал двухлетний ребёнок. Мужчина смеялся, радуясь веселью мальчугана, одновременно с трудом сдерживаясь от боли в пояснице. А ребёнок всё прыгал и прыгал, лепеча в такт своим прыжкам: «папа, папа…». Я стоял в стороне и смотрел. Они настолько были увлечены, что не замечали меня. Кто это? Зачем это? Да это! Нет! Не может быть! Более сорока лет назад я в нежном возрасте вот так прыгал на коленях у своего родного дяди. Тогда ещё у него болела поясница. Мама хотела забрать меня, но он не отдавал. Я огляделся вокруг, нет ли здесь кого-либо ещё, и даже вспомнил свои смутные ощущения из того времени. Я прыгал у него на коленях, радостно повторяя: «папа, папа…», потому что лица своего отца я не знал ни в том возрасте, и так и не узнал за всю свою жизнь. Я смотрел на ребёнка, и мне было его жаль. Ему так и не будет дано испытать на себе чувство отцовской любви. От него будут отказываться все мужчины, с которыми будет сводить его жизнь. Детский смех задорно разносился по комнате, а у меня к горлу подкатывал комок.
Первый раз за всё время хозяин, про которого я совсем забыл, вдруг задвигался и, придвинув к себе мою так и не начатую чашку остывшего чая, насыпал в неё ложек пять песку и стал громко его размешивать. Странно, но за всё время нахождения в доме я так и не смог рассмотреть его лицо. Я снова присел за стол. Голова была совершенно пуста. Откинувшись на спинку стула, я прикрыл глаза. Тишина и покой. Тишина и покой. Только стук чайной ложки. Недалеко медленно проходил поезд, стуча колёсами. Пахнуло угольным дымком, как всегда пахнет от поездов дальнего следования. «Совсем как в поезде»,- подумал я. Сидя с закрытыми глазами, я покачивался в такт несущему меня поезду. За окном пробегали незнакомые полустанки. В чернеющей дали горели чужие окна, за которыми текла незнакомая мне жизнь. Кто знает, что там? Сколько людей, сколько судеб? Жизнь. Жизнь везде. Многоликая, многообразная.
Уже привыкший к причудам нынешнего вечера, я открыл глаза. Я сидел в том же доме, за тем же столом. Хозяин также сидел, низко склонившись над чашкой чая.
От окна послышался тихий шепот, будто кто-то неспешно молился. Я медленно повернул голову. В кресле у окна, в котором я с самого начала подозревал присутствие человека, сидела моя бабушка и перебирала четки. Её не стало двадцать лет назад. А сейчас она задумчиво сидела у окна, и её пальцы перебирали отполированные ими же за многие годы финиковые косточки, из которых были сделаны чётки. Она сидела ко мне боком, и я мог видеть её профиль. Доброе лицо было испещрено множеством таких дорогих мне морщинок, которые я помнил так, будто видел их последний раз только вчера. Я встал, и хотел было подойти к ней, но она как в детстве, когда я мешал ей молиться, улыбнулась и махнула мне рукой, чтобы не отвлекал её и уходил.
Осторожно прикрыв за собой дверь, я вышел на улицу. Ночь уже вступила в свои права. Посёлок невдалеке светился множеством огней. Внизу шумела речка. Глубоко вздохнув, я набрал полную грудь свежего воздуха. Яркие звёзды мелким бисером усыпали небосвод. Сделав пару шагов от дома, захотел ещё раз посмотреть на него. Дома не было. Рядом со мной сидел большой пушистый кот и, мурча, хлебал из лужи воду. С удивлением я ещё раз огляделся вокруг. Берег был пуст, если не считать кота.
– Ну что ж, пока,- сказал я коту и медленно пошёл по направлению к дому.
– Пока,- услышал я мурлыканье за спиной. Я оглянулся, но никакого кота уже не было. Яркая звезда, неторопясь, словно нехотя, упала за лес. Жизнь, окропив целебным бальзамом душу, звала меня за собой.