Ночь в Луганске. Четырнадцатый год. За окошком, задёрнутым полиэтиленовым пакетом, падает первый мокрый снег. Студёно. Ветер сводит с ума. На лежанке, сколоченной наспех стареньким соседом - погорельцем, укутавшись грязными одеялами и старым тулупом, свернувшись, насколько возможно калачиком, лежит худенькая пожилая женщина.
Её лицо холодит сквозняк, запросто проникающий во все бреши избы, что нанёс накануне адский снаряд, разорвавшийся в её огороде. Холод проникает через ноздри до самой печенки. Замерзло всё нутро, вся душа остыла. Закрыть глаза мучительно – перед ними встаёт лежавший на полу её муж – старик, скоропостижно умерший от инфаркта вначале войны и весь ужас бомбёжки, и открыть глаз невозможно – стынут белки.
У женщины диабет, без лекарств она уже больше месяца, ей хочется пить. На полу у лежанки стоит ковшик с ледяной водой, но до него непросто дотянуться, да и нет сил.
Где-то там кому-то тепло, кроме неё. На улице холод и тьма. Котловина от взрыва, как гигантская рана, в которую превратилась и сама женщина. Эта война, это злое ненастье – откуда они? С какой стороны пришли они в её дом? Разве ещё выпекается хлеб? Где-то там, прямо сразу за чертой границы, печи полны благодатного жара. Женщина никогда бы в оставшейся жизни не ушла от волны ароматного тёплого пара.
Нестерпимо ноет правая рука в гипсе - две недели назад она неосторожно спускаясь в подвал в очередную бомбёжку, сломала руку. Ей хочется плакать, кричать, но нету мочи, и женщина тоненько завыла в такт вяло бьющемуся сердцу.
За окошком вдруг послышалось тихое жалобное мяуканье. Это её вернувшаяся кошка Мотя, которая в ужасе, в панике бежала с родного, развороченного после взрыва, двора. Женщина вмиг перестала завывать.
- Мотя. – Позвала она шёпотом кошку. – Мотiнька! – Уже более окрепшим голосом и с какой-то истерической радостью, как-будто ей сейчас протягивали руку помощи, она снова окликнула животное.
Трудно сказать какая сила ей помогла скинуть с себя одеяла, встать с лежанки на ослабевшие ноги, и не отрывая стоп от пола прошаркать до висевшей на одной петле двери, подпёртой граблями.
Женщина взяла на руки кошку. Та без всякой эйфории, уткнулась сухим кожаным носом ей в подмышку и тихо нежно замурлыкала. Кошке не надо было ни еды, ни питья, ей нужно было только человеческого прикосновения.
Голодная женщина и голодная кошка с трудом улеглись на лежанке. Кошка громче включила свой горловой моторчик, а женщина уже не так трагично вздыхая, тихо постукивала немощной ладонью по ввалившемуся бочкУ животинки. Вместе им стало как-будто теплей, и даже воспоминания последних месяцев ужаса стали размываться и отступать.
Засыпая, кошка вспоминала, как она, сидя на заборе, подставив солнышку свою грациозную спинку, лениво наблюдала за деловитым копошением сбежавших из загона кур, и как хозяйка, поставив миску возле крыльца, щедро наполненную куриными потрошками, ласково звала её поесть.
Веки глаз женщины смежались. И сквозь поволоку она увидела свой летний двор, усаженный любимыми на Украине мальвами. Вспомнился в красном углу двора скворечник, окружённый роскошным балданесом, где всё лето жил чоловiк птичий та его жiнка та их дiти, вдоль всего забора лимонные подсолнухи и топинамбур, а вдоль дорожек коврик и карамельную петунью, и деда, её смешливого деда, донского казака, додельного мужа, вечно ходившего по двору с какой-нибудь хозяйственной утварью в руках.
- Ты, Агатушка, не забудь квас слить, сегодня уж пора, да яблок пособирай на сушку, напАдало их за ночь валОм. – Говорит ей муж.- А я пошёл в курятник управляться.
- Не забуду, рідненький, не забуду, йди собі управляйся.- Шепчет сквозь сон женщина.
А за двором слышен беспечный детский смех, весёлые возгласы соседей, голоса сытой домашней скотины.
- Не забуду, рідненький, не забуду, йди собі управляйся. – Мысленно повторяет женщина, тихо уплывая по реке Стикс в топкий чернильный сон.