Итоговый выдох
Не верьте ни одному моему слову.
Я не вправе никого судить. Я не вправе ни в ком и ни в чём разочаровываться. Но попытку высказывания, даже после его полной невозможности, никто мне запретить не может. Поэтому считайте, что я говорю о своих личных отношениях с искусством и литературой. И, прежде всего, с поэзией.
Я не верю, что поэт или тот, кого по неиссякшей до сих пор культурной инерции называют этим именем, может быть вне политики и вне власти. Как её радикальный антипод или скрытый апологет, как манипулятор или пророк, как деконструктор или мифолог.
Я имею в виду не пошлую и банальную политику, как комбинаторскую стратегию социального и карьерного успеха. Не плоский коллаборационизм или заказное мастерство. Не интуитивное понимание конъюнктуры или сознательное конструирование угадываемого ожидания. Не паранойю, рождающую диктаторов и провокаторов.
Я говорю о языке как органическом самовыражении времени и человека, о воплощении биографического и развополощении социального, о событии-современности и бытии в речи. О возможности проговориться. О плене быть и свободе стать. О неизбежности свободы, то есть явленности за пределами или хотя бы на границах политических и культурных трафаретов, архетипов и безличных кодов. Это почти недостижимо. Это всегда недостижимо. И это всегда бунт против себя как культурно-социального "животного".
Я не знаю более политических поэтов, чем Пушкин, Лермонтов, Фет, Тютчев, Блок и, особенно, Мандельштам. Чем долагерный Заболоцкий, чем Георгий Обалдуев и Ян Сатуновский. Чем не очень любимый мной, но безусловный Бродский. Чем Алексей Цветков и Лев Рубинштейн. Чем Михаил Айзенберг и Геннадий Айги. Чем Лев Лосев и Всеволод Некрасов. Я сознательно сталкиваю два энергетических потока русской поэзии, возвращающих смысл и сущность языка или через новое зрение, или через новую артикуляцию. Через концентрированное переживание классической потенции или через метахимический эксперимент над собой и над языком. Через модернистскую утопию или постмодернистское самоуничижение. Я не о внешней атрибутике, имя которой манера. Я о внутреннем преображении, имя которому стиль.
Спасибо авторам финального этапа БЛК, что добавили ещё одну каплю ненависти и раздражения, каковые я испытываю к самому себе.
Сначала я прочитал десять "анонимных" подборок. Потом десять "авторских".
Первое и второе, и третье впечатление от присланных мне текстов - в каком бункере, на каком придуманном острове, в какой резервации находятся сочинители этих стихов?! На каком сорокинском голубом сале пекутся эти милые и грамотные произведения? Современность, давайте назовём её нелепым словосочетанием "внутренняя Украина" или ещё более нелепым словом "неосредневековье", разрывает меня изнутри и уничтожает, обессмысливает моё, в том числе, нет, в первом числе, языковое и человеческое существование.
Я вовсе не о том, чтобы впрямую отзываться и откликаться на "музыку времени". Я о том, что происходящее, происходимое, надвигающееся находится внутри нас и считывается, сказывается с нашего быта, повседневной жизни, с нашей метафизики и обыденности, с наших любвей и пристрастий, с наших тел и социальных ролей, разрывов и связей.
У меня такое ощущение от этого шорт-листа, как будто меня пригласили на заседание литературного объединения эмигрантских поэтов, воспроизводящих сохранившиеся в них куски замороженной, мумифицированной, но любимой в прошлом словесности. Большинство поэтических практик сформировалось в конце 80-х - начале 90-х на интенциях неоакмеизма, неоклассицизма, чуть-чуть "тихой лирики", "бардовской песни", Арсения Тарковского, "Московского времени" и той части метаметафорической поэтики, за которой всплывают имена Ивана Жданова и Александра Ерёменко. Лишь один Евгений Чепурных "эмигрировал" как будто совсем уж из середины 70-х, из времени, где главной проблемой было стирание нестираемой границы между городом и деревней, где читательниц в окраинных библиотеках гипнотизировали Николай Рубцов и Юрий Кузнецов.
Отсюда эта ориентация на утешение и развлечение себя и читателей стиховыми новеллами, сюжетными конструктами. Этот прозаический, словно переводной нарратив. Отсюда же пластилиновая версификация, внешне безупречная техника с потухшими, часто приблизительными и даже фиктивными рифмами, которые поглощаются культурной инерцией, "духовностью" и общей интеллигентностью авторов.
Со-временность, то есть собственная жизнь лишь изредка обозначается номинативами и тут же тонет в бесконфликтности письма.
Кто-то скажет о моих завышенных требованиях к авторам второго, третьего или четвёртого ряда. А может быть, это бессмысленные и лукавые в своём отчаянии претензии к современной русской поэзии вообще?..
Никто из нас не мыслит себя стихотворцем второго сорта, пусть это за нас делают редеющие читатели и критики. Каждый из нас взрывается изнутри, чтобы изменить строй дыхания, интонации, языка, то есть стать частью воздуха, которым будут дышать.
Сегодня дышать, вспоминая Блока, физически больно...
А теперь я назову трёх авторов, которым отдал бы победу в этом итоговом конкурсе 2014 года. Приношу свои извинения, но только трёх...
1. Александр Крупинин
Эти стихи вполне могли быть написаны верлибром. Но в них есть жестокая и прекрасная точность, очень спокойное, усталое и острое безумие, опирающееся, как на костыли, на узнаваемые просодии.
2. Владимир Маркин
Этого поэта ведёт инерция, достигающая порой напряжения страсти, прозрачной, но заразительной игры, почти эротического прилипания к языку, к чистосердечным ауканьям с контузившими его поэтами и стихами.
3. Тейт Эш (Калипсо. Хроника отставных)
За своим человеком
Закрываешь себя изнутри.
Этих двух строчек мне достаточно. Спасибо.
Сергей Лейбград