Пришелец и Катилина

                Историческая драма.
               
                От автора.

    В 1947 году на западном побережье Мертвого моря, в пещерах, в районе Хирбет-Кумрана, Масада и других были найдены рукописи общины Кумранитов. Древние свитки рассказывают, что в 1 веке до н.э. существовала религиозная община Кумранитов. Они называли себя «сынами света», «простаками», «нищими». «Сыны света» жили замкнутой общиной, осуждали рабство. Они были главными предшествен¬никами христианства. Впоследствии Иоанн Креститель был близок к общине Кумранитов. Иисус Христос, ученик Иоанна Крестителя, также многое принимал из их учения.
Древние свитки рассказывают, что «сыны света» ожидали решающей схватки с «сынами тьмы», понимая, что зло будет побеждено. Основателем общины назван некий «Учитель праведности» — «Праведный наставник». Ему отводилась роль главного борца, предводителя в борьбе с силами зла. Преследуемый «нечестивым жрецом», Праведный наставник вступил в конфликт с «неверными последователями» и погиб. Члены общины кумранитов были уничтожены в результате восстания против римлян (60-73 гг. н. э.).
События настоящей драмы «Пришелец и Катилина» относятся к тому периоду, когда «Праведный наставник» посетил Рим в качестве миссионера, где посеял семена новой веры.
                Действующие лица:
Катилина Люций Сергий - римский революционер
Пришелец, пророк, предвестник новой веры
Цезарь Гай Юлий, полководец
Цицерон Марк Туллий,  консул
П е т р е й  Марк - легат
Сообщники Катилины:
Курий Квинт
Лека Марк
М а н л и й
Семпрония
Фу л ь в и я,  фаворитка Курия
Сострата,  служанка Фулъвии
Саллюстий Гай Крисп, чиновник
Граждане Рима, воины, слуги.
Место действия – Рим
Время действия -73 год до н.э.
               
                ТЕАТРАЛЬНОЕ  ВСТУПЛЕНИЕ.

На авансцену выходят директор театра и режиссёр драмы.
Д и р е к т о р. (Обращаясь к режиссёру.) Хотите, скажу Вам откровенно и не как директор театра режиссёру, а просто по дружбе?
Р е ж и с с ё р. (Участливо.) Я всегда с большим интересом прислушиваюсь к Вашему мнению.
Д и р е к т о р. (Кладет руку на плечо режиссёру.) Пожалуйста, не обижайтесь на меня, но в драме, которую вы поставили, имеется, если так можно выразиться, небольшой «перебор». Я бы сказал - идейная пе¬регрузка. (Жестом руки приглашает, прохаживаться по сцене.) Я хорошо ознакомился с текстом драмы. Меня подкупил Ваш необычный, оригинальный взгляд на идею о вечно улетающей свободе (Жестом руки останавливает собеседника.) Вот вокруг этой идеи Вам и следовало бы вращать события драмы, но не перегружать её ещё одной идеей о зарождении новой веры. (Снова кладет руку на плечо режиссёра.)
Р е ж и с с ё р. (Вежливо снимает его руку со своего плеча, и жес¬том руки приглашает прохаживаться по сцене.) Имею основания оспорить Ваш тезис, религия - это история народов. Когда-нибудь люди осудят нас за то, что мы так варварски обращаемся с верой; они возьмут всё лучшее из религии, искусства и истории себе на службу и достигнут небывалых высот в духовном развитии человека.
Д и р е к т о р. (Извинительным тоном.)  Поймите меня правильно: я ни в малейшей степени не подвергаю сомнению исключительную важность религии в историческом развитии народов. Меня беспокоит другое: захотят ли зрители «переварить» такую обильную пищу идей? Известно ведь, что трудно уживаются две идеи в одной драме, подобно тому, как не уживаются две медведицы в одной берлоге.
Р е ж и с с е р. Но ведь мы с вами «переварили» эти идеи, и никакого расстройства не случилось. Я уверен в том, что и наш зритель благополучно их «переварит». Известно, что у нашего зрителя отменный аппетит на духовную пищу...
Д и р е к т о р. (Поднимает обе руки вверх.) Хорошо, хорошо!.. Мне нравится Ваш оптимизм и боевая позиция. Давайте, пожалуй, начинать наше представление, не то - мы можем вывести зрителя из терпения нашими междоусобными переговорами.
Режиссер (обращается к зрителям в зале) Итак, вашему вниманию предлагается драма под названием «Пришелец и Катилина». Действие происходит в Риме в 73 году до Рождества Христова.
Директор театра и режиссер уходят за кулисы.

                ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

                СЦЕНА ПЕРВАЯ

 Из-за кулис на авансцену выходит Семпрония с кифарой в руках. Следом за ней идет её раб, несёт в руках свиток. Медленно проходя вдоль занавеса с кифарой в руках.
С е м п р о н и я.   (Играет на кифаре, поёт.)
Не открою секрета важного,
И не станет ни слаще, ни горше,
Чем меньше доходы каждого,
Тем общая ценность больше.

Мне великим Рим представляется –
Во всей красоте и силе,
Вот всё, что «вождям» полагается:
Харчи, одежонка и мыло.

Но в роскоши знать купается,
Их свинство терпеть - не годится,
Вот всё, что «вождям» полагается:
Дубина, петля и темница...
(Семпрония останавливается и обращается к своему рабу.)
С е м п р о н и я.  Любезный, положи этот свиток, который ты так бережно держишь в своих руках, на самую обочину дороги... (немного подумав) А впрочем, клади его прямо на дороге, так быстрее кто-нибудь заметит его и поднимет.
      Раб молча кладёт свиток на средину сцены и направляется вместе с Семпронией за кулисы, но в это время по проходу в зрительном зале к сцене подъезжает на осле странник, одетый в лохмотья, подпоясанный бечёвкой вместо пояса.
П р и ш е л е ц. (Обращается к Семпронии и её рабу.) Постойте, почтенные граждане Рима, не уходите.  (Семпрония и её раб останавливаются, оборачиваются в сторону Пришельца, вопросительно смотрят на него.) Будьте такие хорошие, скажите на милость: могу ли я поселиться в Риме, хотя бы на короткое время? И ещё скажите мне, пожалуйста... (Пришелец слезает со своего осла, потрепав его по шее.) Вот что ещё скажите мне, будьте такие драгоценные: возможно ли мне встретиться с консулом или с кем-либо из сенаторов?..
С е м п р о н и я.  Разве тебе не известно, почтенный, что иногородние могут проживать в Риме только на правах раба, а всех пришлых людей здесь бросают за решетку. Нужно иметь протекцию сената на проживание в свободном Риме. Если же тебе так страстно хочется увидеть консула или кого-либо из сенаторов, советую набраться терпения и ждать у городских ворот, может быть, тебе повезёт увидеть кого-либо из наших правителей-светил.
П р и ш е л е ц. (Удивленно качает головой.) Какая же это свобода в Риме, коль человек не имеет права жить там, где захочет, и где всякий, подобно барану, может только висеть за свою ногу?..
С е м п р о н и я.  А ты сам-то как думаешь, почтенный, если даже жители пригорода Рима получили запрет на проживание в Риме, а ты, пожалуй, ещё и не житель Италии?
П р и ш е л е ц. (С иронией.)  Так, так, так! Понимаю, понимаю!.. Свободы нигде и никогда не хватало на всех, поэтому всегда её необходимо было обносить высокими крепостными стенами. Иначе свобода растворится в народе, подобно тому, как вино растворяется в воде, и никому не достанется глотка чистой свободы...
С е м п р о н и я. (Сочувственно.) Совет мой ты получил, но боль¬ше мне помочь тебе нечем...
П р и ш е л е ц. (С удовлетворением.) В таком случае, прошу те¬бя, скажи мне, будь хорошей, - как пройти мне на самое людное место в Риме?
Семпрония (жест рукой: с готовностью!) Пожалуй, я мо¬гу проводить тебя на главную площадь в Риме Аргилет, которая располагается в конце главной улицы Субуры... Но не забудь, о чём я предупреждала тебя. Сказано ведь: крепись, змея, чтобы не брызнул яд. И ещё сказано: у тех, кто борётся за счастье народное, одежда трещит по швам (приглашает жестом руки) Итак, следуйте за нами...
П р и ш е л е ц.  Видишь ли, почтенная, прежде всего я должен накормить и напоить моего осла и только после этого могу ехать дальше  (Пришелец слезает со своего осла и по лестнице принуждает его подняться на сцену.)
С е м п р о н и я. (Участливо наблюдает за тем, с каким трудом пришелец затаскивает осла на подмостки.) Почтенный, я согласна подождать, пока ты накормишь и напоишь своего осла, позволь только полюбопытствовать: чего ты ожидаешь от встречи с сенаторами?
П р и ш е л е ц. Ты прежде помогла бы мне затянуть моего бед¬ного осла на несколько ступенек выше - к свободе. Видишь, как он, сердешный, упирается? (Семпрония вместе со своим рабом помогают Пришельцу затянуть осла на сцену. Пришелец треплет за ухо своего осла и говорит ему на ухо). Глупый ты, глупый мой Буцефал, чего ты так перепугался? Подумал, наверное, что здесь твою шкуру немедленно натянут на барабан? (Пришелец описывает своей вытянутой рукой в воздухе дугу, как бы приглашая всмотреться в далекую перспективу.) Видишь, дружище, из этой, хоть и небольшой области свободы совсем другой вид. Смотри: немало тут людей, которые намного умнее тебя, но остались там, внизу, грязь толочь, между тем как ты - здесь - на самой вершине свободы. Видишь, как тут всё словно вылизано? (обращается к Семпронии) Вот и даром, что осёл, а кое-что понимает: видишь, он кивает?.. О чём это ты меня спрашивала, когда я тянул наверх своего упрямца? Ах да, - я вспомнил. Ты спросила меня: чего я хочу от сенаторов? Отвечаю: я хочу окинуть их презрительным взглядом и ничего более...
С е м п р о н и я. (Пожимая плечами.) Это очень изысканное пожелание. Но скажи мне на милость ещё вот что: зачем тебе непременно хочется попасть в самое людное место в Риме?
П р и ш е л е ц. (Загадочно улыбается.) Ты такая разумная и ми¬лая, попытайся сама ответить на свой вопрос...
С е м п р о н и я. (Также загадочно улыбается.) Все ясно. Ты также хочешь окинуть толпы римлян презрительным взглядом и ничего более...
П р и ш е л е ц. (Смеется.) Ты растешь в моих глазах. Ты просто умница. Именно это я и хочу сделать и ничего более...
С е м п р о н и я. (Смеётся, подходит вплотную к ослу и треп¬лет его по голове, после некоторой паузы обращается к Пришельцу.) Странно, очень странно: приехать издалека в Рим только лишь для того, чтобы окинуть всех презрительным взглядом... Это достойно самого изысканного восхищения (переходит на серьезный тон). Но, как мне кажется, что это неспроста,  слишком уж всё загадочно и покрыто какой-то тайной...
П р и ш е л е ц. Ты не равнодушна к тайнам?..
С е м п р о н и я. (Немного кокетливо.) Сказать по совести, для меня, как и для любой другой женщины, желание обладать тайной - слабость...
П р и ш е л е ц. (Улыбается.)  Не могу не позволить тебе сделать несколько спасительных глотков из кубка Истины и утолить ваше желание. (Берет Семпронию за руку.) Послушай, сейчас я скажу нечто очень важное. Я прибыл в Рим не только за тем, чтобы окинуть всех презрительным взглядом. Напротив того, главная цель моего прибытия - посеять в Риме семена новой веры: Вся вселенная есть Единое Божество, Земля - родительница всего сущего на ней, люди, на Земле - дети Божьи, а в сердце каждого человека воцарился Господь искрой Божьей. Поэтому, все люди на Земле равны между собой и должны восстать против возвышения кого бы то ни было перед одним для всех законом...
С е м п р о н и я. (В знак сомнения и отрицания пожимает пле¬чами и покачивает головой.) Верится с большим трудом...
Пришелец Ты сомневаешься?
С е м п р о н и я. Человека можно было бы посчитать Божеством, если бы ему не было дано тела, но, если бы ему не был вложен ум, то он был бы скотом...
П р и ш е л е ц.   Неужели так трудно понять, что у человека не мог бы появиться ум, если бы Вселенная не обладала Высшим Разумом?  Подобно тому, как в части яблока не может быть того, чего нет в целом яблоке. Ещё раз хочется сказать: неужели так трудно понять такую простую вещь?..
С е м п р о н и я. (Пожимает плечами.) Сказать, конечно, можно очень цветисто и складно, но как эту идею можно доказать на практике?..
П р и ш е л е ц. (Многозначительно улыбается.) Думаешь, что необходимы доказательства?..
С е м п р о н и я.  (Улыбается с иронией.)  Доказательства жела¬тельны, ибо слепо верить - просто невежественно...
П р и ш е л е ц. (Продолжает улыбаться, потирая свои ладони.) Доказательства у меня имеются более чем внушительные. Дай мне свою руку.
(Семпрония протягивает руку. Пришелец берет её руку, сначала поглаживает её, а затем прикусывает ей большой палец. Семпрония громко вскрикивает и отскакивает в сторону от своего обидчика).
С е м п р о н и я. (Обиженно.)  Что ты сделал, грубиян? Полюбуйся: ты почти до крови прокусил мне палец. Ты в своем уме? Вот, полюбуйся! (Показывает на свой укушенный палец указательным пальцем другой руки.) Я просто возмущена!..
Пришелец Ты же сама просила доказательство, ты его полу¬чила. Подумай только: я лишь слегка прикусил твой палец, а твоей голове это не понравилось, и она тут же вскрикнула. На этом практическом примере ощутимо видно, как любая, пусть самая незначительная часть твоего тела, связана со всем телом в целом. Подобно этому и душа отдельно взятого человека связана с Всеобщей Мировой Душой. Неужели это так трудно понять?  Пытаюсь я выяснить у тебя это вот уже в третий раз...
С е м п р о н и я. (Потирает свой укушенный палец и говорит Пришельцу притворно слегка обиженным голосом.)  Вот ты всё говоришь о душе, но что это такое - хочу я тебя спросить, разве душу можно потрогать руками, подобно тому, как я трогаю свой укушенный палец?..
П р и ш е л е ц. (Слегка шутливым тоном.)  Можно, конечно, потрогать руками и душу, но руки наши слишком велики, чтобы почувствовать её. (Меняет свой шутливый тон на серьёзный.) Душа, искорка Божья, находится в сердце любого живого существа, а тело - это храм для души. Когда тело запущенно, болезненно и грязно, то и душа больна. В здоровом, чистом теле царит здоровый дух, и душа радуется... (Вопросительно смотрит на Семпронию.)
С е м п р о н и я.  (После короткой паузы.)  Всё это очень интересно, но...
Пришелец  Что, означает твоё затянувшееся «но»?..
С е м п р о н и я.  Всё это как-то туманно...
П р и ш е л е ц.  Неужели так трудно понять столь простую исти¬ну? Может быть, тебе нужны новые доказательства?..
С е м п р о н и я.  (Поспешно отходит от него в сторону.)  Нет, нет!.. Мне больше не нужны доказательства, они у тебя своеобразны. В заключение хочу у тебя спросить: не порабощает ли Мировая Душа маленькую душу человека?..
П р и ш е л е ц. (Говорит с пафосом.)  Истинно говорю тебе: нич¬то в мире не освобождает так основательно человека от рабства, как вера в Единого Господа Бога, в существование единой Мировой Души. Верующий человек перестает поклоняться обществу и людям. Подобно тому, как звёзды на небе видимы только до восхода Солнца, а с его восходом меркнут. Человек знает, что звёзды где-то существуют, но они ему уже не интересны...
С е м п р о н и я. (Задумчиво и мечтательно.) Складно, конечно, все это у тебя получается...
П р и ш е л е ц. (Иронизирует.)  Снова последует твоё любимое «но»?..
С е м п р о н и я. (Также задумчиво.)  Вовсе нет, просто я поду¬мала, что жителям Рима эта новая Истина слишком трудна для понимания и к тому же небезопасна...
П р и ш е л е ц.  Но эта Истина очень проста для понимания тем людям, которые желают справедливости на земле...
С е м п р о н и я. (После задумчивости, словно очнувшись.)  Будь такой хороший, скажи на милость: как мне величать тебя?
П р и ш е л е ц. (Отвечает неохотно и уклончиво.)  Я не стану называть своего имени, чтобы не подумали жители Рима, будто бы я ищу себе славы...
С е м п р о н и я. (С некоторым смущением.)  Как же мне в таком случае обращаться к тебе?
П р и ш е л е ц.   Называй меня просто Пришельцем...
(Обращается к своему ослу, разговаривает с ним, кормит и поит его.  Семпрония в это время гладит осла. Раб Семпронии всё это время стоит, переминаясь с ноги на ногу.)
Мой бедный Буцефал, есть у меня последний кусочек хлеба, и остался последний глоток воды. Ешь и пей - это всё тебе... (Треплет его за шею.) Пища тебе сейчас нужнее, чем мне, пока ты ещё можешь передвигаться и тащить меня. Мы с тобой не жители Рима, нам не дадут хлеба, а от одних только зрелищ - не очень-то разжиреешь... Посмотри, Буцефал, как живут жители Рима, на которых работает весь круг земель. Нам с тобой так не жить, дружище... (Замечает свиток на дороге, неспешно берёт его в руки, разворачивает, читает вслух.) «Рим поражен чудовищными пороками с повсеместным падением нравов и ростом самого ужасного разврата. Рим обречён на гибель собственным своим ростом. Республикой управляет никуда не годный Сенат - подкупный и дряхлый... (Читает быстрее и с увлечением.) Аристократами овладела страсть к распутству и излишествам. Вместе с тем, римские граждане имеют смелость сокрушаться о былой доблести: у римлян хватает духу говорить о любви к Отечеству, о народной гордости, хватает бесстыдства быть довольными собой и своим Отечеством»... (Осторожно и бережно кладет свиток на прежнее место.) Пусть и другие прочтут, Буцефал, нам лучше увидеть всё это своими глазами и услышать своими ушами... Вольёмся в события жизни Рима и докажем людям, что человечество развивается по законам веры: вера живёт в сердцах людей и, как всё живое на белом свете, она нарождается, живёт и умирает для обновления и появления на свет новой веры. В Риме дряхлая вера доживает свои последние дни. Вперёд, Буцефал! Пора сеять новый ветер в Риме - вестник нового мира, новой веры, который перерастёт в бурю, истребит старый мир, искоренит постыдное рабство порядочных, добрых людей. В будущем рабами станут только уголовные преступники, которых на рабство осудит сам народ. Вперед, Буцефал, вперед! (Пришелец едет на осле на середину сцены, Семпрония и раб следуют за ним следом.)
П р и ш е л е ц. (Обращается к Семпронии.)  Скажи, почтенная, это и есть главная базарная площадь Аргилет?
С е м п р о н и я.  Да, почтенный, это  она самая: площадь Аргилет...
П р и ш е л е ц.  Я с первого взгляда так и догадался. Сразу видно, что тут и Диоген со своим фонарем не отыскал бы человека, которому захотелось бы открыть истину...
С е м п р о н и я. (Поднимает, вверх правую руку, ладонью от себя, как бы спрашивая разрешения высказаться.) Если хочешь моего доброго совета, то я рекомендую тебе встретиться с Юлием Цезарем и Катилиной. Они поймут твоё толкование Истины, достойно её оценят и поддержат тебя в твоих искренних начинаниях. Им суждено очистить Рим от скверны и создать новое, свободное от проказы общество.
П р и ш е л е ц.  Позволь с тобой не согласиться. Не стоит нам самих себя обманывать и тешить надеждами на доброго господина, радеющего за народ. Эти два представителя Сената - Цезарь и Катилина, как и все остальные сенаторы, грызутся за свои корыстные интересы: получения государственных должностей и выгодны постов...
  (Семпрония приставляет свой указательный палец к его губам, но Пришелец вежливо отстраняет её руку и продолжает говорить более громко).
 Все эти говорливые радетели Отечества обещают показать людям Солнце новой свободы, взглянув на которое доверчивые люди слепнут, и их словно овец уводят в кабалу, заставляя лить воду на их мельницу славы. Подобно тому, как каменный дом не возводят с крыши, так и «верхушка» в обществе не может изменить жизнь к лучшему. Храм свободы возводится угнетенными людьми своими собственными руками...
С е м п р о н и я.  Где же угнетенным людям черпать силу для борьбы?  Разве просить ее у Богов?
П р и ш е л е ц.  Все Римские Боги бессильны помочь им. Их спасение зависит исключительно от них самих... (Далее заговорил очень громко.) Вся сила угнетённых людей находится там же, где находится их душа и Бог - в их сердце, и сила эта непобедима...
С е м п р о н и я.    (Говорит умоляющим тоном.)  Прошу тебя, почтенный путешественник, говори, пожалуйста, тише... Твои нелестные отзывы о Римских Богах губительны для тебя. На нас уже обратили внимание и прислушиваются, в то время как тебя явно заносит...
П р и ш е л е ц. (Не обращает внимания на её замечания.)  Не сто¬ит за меня волноваться.  Если даже меня и заносит, то именно в ту сторону, в которую я хочу, чтобы меня заносило. Я сознательно говорю именно для граждан Рима, что Боги Рима доживают последние дни...
С е м п р о н и я. (Закрывает рот Пришельцу своей ладонью.) Опомнись, безумный!.. Знаешь ли ты, какую черную птицу беды накликаешь ты на свою голову? Ты примешь медленную, мучительную смерть на кресте, имя твоё запретят произносить. Дело твоё и твоё имя покроются ночью забвенья...
П р и ш е л е ц. (Отстраняет ее руку и продолжает громко говорить.) Новая вера полным цветом может развиться только из самой гущи народной. Я готов пострадать за неё, но не просить её, как милостыню...
С е м п р о н и я.  (Надеется исправить положение, делает по¬пытку увести его, но Пришелец противится этому.) Безумец, разве ты не видишь, что сюда уже идут стражи порядка? Оглянись назад, они уже близко!..
П р и ш е л е ц.  Пусть меня арестуют, судят и казнят, но на моё место придут другие. Старая вера, служит основой тирании в Риме. Мы будем раскачивать основы тирании до тех пор, пока она не рухнет...
С е м п р о н и я.   (С отчаянием.)  Пойми же ты, наконец, глупо пропадать таким образом. В Риме борьба должна быть тайной...
П р и ш е л е ц.   (Берёт Семпронию за плечи, разворачивает и слегка отталкивает от себя.)  Уходи, женщина, ты мешаешь мне бороться с омерзительными червями, которые подтачивают корни здорового тела нации. Государственные дельцы, заражённые духом продажности, становятся столь же преступными, как разбойники, хозяйствующие в лесах...
С е м п р о н и я.  (Качает головой и разводит руками, как бы показывая: я сделала все, что смогла.)  Мне жаль тебя,  я уже ничем не могу тебе помочь, ты сам себе подписал смертный приговор... (Берёт за руку своего раба и уходит с ним за кулисы.) Этот безрассудный человек ищет смерти и умрёт в муках...
П р и ш е л е ц.  (Решительно поднимает правую руку вверх, ладонью от себя.) Слушайте меня, жители Рима! Вера народа перестаёт быть истинной верой, как только она становится верой государственной. Как и всё другое в этом поднебесном мире, вера нарождается, живёт и умирает. Зарождается она, как манифест Свободы, а умирает, как манифест рабства... Новая вера уже зреет в недрах народа. Не учёные жрецы распространяют её, но сами - простые люди. И уж если дорогой веры решили идти люди, то никакие преграды не остановят их, и никакие пытки не устрашат их. (Подходят трое стражей порядка, двое из них берут его за руки, а третий резко и грубо говорит ему в лицо.)
С т р а ж н и к.  Прекрати недозволенные речи! Заткнись!..
П р и ш е л е ц.  (Гордо поднимает голову.) Знайте же, граждане Ри¬ма, что истинная вера живёт в сердцах лишь свободного народа. Когда свобода утрачивается, то и смысл веры утрачен. Ибо, зачем сети рыбаку, если русло реки пересохло?..
С т р а ж н и к.  (Угрожая в лицо Пришельцу двумя кулаками.) Держите его крепче, ребята, так, чтобы его кости трещали.  (Продолжает угрожать ему в лицо кулаками.) Какой неслыханный наглец, он ведёт себя так, словно мы не к нему обращаемся... Ну, погоди, по¬годи! Ты у нас в застенке не такие песни запоёшь!.. Мы и не таких  героев обламывали...
П р и ш е л е ц.  Граждане Рима, знайте, что все дворцовые перевороты и посулы -это ложь, обман, игра в справедливость. На место одних тиранов приходят новые тираны; они размножаются, как насекомые. Горе земле, которой правят многие. Такая земля напоминает корабль, на котором все капитаны, но нет гребцов...
С т р а ж н и к.  А ну-ка, друзья, скрутите ему руки, да так, чтоб ему мало не показалось.  (Ударяет Пришельца по лицу.)
П р и ш е л е ц. Не смей меня бить, ты не имеешь права поднимать на меня руку. Я - не раб, но свободный человек! Знаешь ли ты, что это такое?!
С т р а ж н и к. (Заикаясь от негодования.)   За-за-заткнись, смутьян!  Ка-ка-какой ты человек!?  Пёс недобитый!.. Жаль, что по нашему закону я должен тащить тебя в тюрьму мне не хочется марать об тебя руки. Привязать бы тебя ногами к лошадиному хвосту, чтобы твоя голова запрыгала по камням...
П р и ш е л е ц. (Пытаясь вырваться.)  Граждане Рима!.. (Стражники наваливаются на него.)
С т р а ж н и к. Валите его, ребята, этот смутьян вздумал не подчиниться законным представителям властей... Заткните ему глотку,  вяжите его!..
   (Пришельца валят на землю, бьют кулаками и ногами... В это время сверкает молния, гремит гром. Стражники падают на землю, закрывают руками головы...
        Пришелец садится на своего осла, уезжает.  Занавес
               
                ЦЕНА ВТОРАЯ

(Рабочий кабинет Цезаря. Стол завален свитками, книгами и всевозможными предметами роскоши; здесь же ваза с фруктами, графин с вином, кубки. За столом сидит Цезарь, что-то пишет. Входит Слуга.)
С л у г а.  (Приседает на правое колено, склоняет голову, прикла¬дывая правую руку к груди.) Цезарь, Саллюстий просит аудиенции.
Ц е з а р ь. (Оживленно.) Пусть Саллюстий войдет, и оставь нас одних. (Слуга быстро уходит, появляется Саллюстий, держа руку в приветствии над головой.) Мое почтение, Цезарь!.. (Кланяется.)
Ц е з а р ь. (Кладет руку на плечо Саллюстия.) Друг мой, к чему такие подчеркнутые церемонии поклонения? Ведь я - не царь и не фараон... (Хлопает Саллюстия по плечу.) Выше голову, патриций!..
С а л л ю с т и й. (Поднимая голову высоко, но в голосе звучат нотки просителя.) Цезарь, когда мне трудно, то я обращаюсь к друзьям...
Ц е з а р ь. (Жестом руки приглашает Саллюстия садиться, и сам первый садится в кресло напротив). Я всегда готов искренне протянуть тебе руку помощи, друг мой...
С а л л ю с т и й.  (Делает легкий поклон в знак признательности.) Благода-
рю, Цезарь, сейчас я как никогда прежде нуждаюсь в твоей защите... (делает паузу.)
Ц е з а р ь.  (Участливо.) Что с тобой на этот раз необыкновенного стряслось, дружище?
С а л л ю с т и й. (Проникновенно.) Цезарь, пока тебя не было в Риме, со мной случилось большое несчастье. Как только я узнал, что ты прибыл в Рим, тотчас поспешил к тебе с моими бедами, чтобы не опередили меня мои недоброжелатели...
Ц е з а р ь. (С поддельным чувством нетерпения.) Ой, не томи, Саллюстий, говори скорее о главном, что воду-то в ступе толочь?
С а л л ю с т и й. (Продолжает вкрадчивым голосом.) Так вышло, Цезарь, что я оставил о себе недобрую память в провинции... (Снова делает паузу.)
Ц е з а р ь.   О какой провинции идет речь, Саллюстий?
С а л л ю с т и й.  Я говорю об африканской провинции, Цезарь.
Ц е з а р ь.  Выкладывай все начистоту: что ты накуролесил в Африке?
С а л л ю с т и й. Цезарь, Сенату стало известно, что я в африканской провинции брал взятки и, тем самым, оставил о себе скверную память в Африке...
Ц е з а р ь. (Негромко смеется, встает с кресла, подходит к собеседнику, кладет свою руку ему на плечо; Саллюстий пытается встать, но Цезарь усаживает его на прежнее место, сам начинает ходить по кабинету.) Не обижайся, Саллюстий, даю слово чести, что я невольно сейчас засмеялся, пусть этот мой смех тебя не смущает, но, однако, уверяю тебя, что тут есть от чего засмеяться. Видно, здорово ты, брат, нагрел руки в солнечной Африке, коль на твои взятки обратил внимание римский Сенат. Всем известно, что в наше время такой способ обогащения, как взятки, считается делом обычным. Не так ли, Саллюстий?
Саллюстий  Может быть оно и так, Цезарь, но уверяю тебя, что мне сейчас не до смеха...
Ц е з а р ь. (Возвращается в свое кресло.) Ты вот что, дружище, не унывай. Давай, Саллюстий, как в старые времена, нальем по бокалу доброго вина... Впрочем, нет... сегодня у меня - дела, дела, дела... (Цезарь загадочно улыбнулся.) Я почему-то сейчас подумал, что наша с тобой беседа может стать когда-нибудь достоянием театра, какой-нибудь автор вставит сцену нашей беседы в свою трагикомедию...
С а л л ю с т и й. (Говорит угодническим тоном.)  Не понимаю тебя, Цезарь, каким образом наша тайная встреча может стать достоянием гусиных перьев мастеров? Твои слова всегда были пророческими, сколько я тебя знаю, - неизменно ты словно в воду смотришь; я не припомню ни одного случая, чтобы хоть одно твое изречение расходилось с делом, но здесь уже, прости меня - чистой воды мистика...
Ц е з а р ь.  Нет никакой мистики, Саллюстий, я просто уверен, что все тайное становится явным, и наша встреча не может быть исключением. Но шутки в сторону. (Цезарь резко встает, вплотную подходит к Саллюстию, кладет ему руки на плечи, не давая ему приподняться с места.) Взятки твои в Африке были совершенно фантастическими, дружище, вот в чём фокус... Что ты на это скажешь, Саллюстий?..
С а л л ю с т и й. (Безуспешно пытается приподняться, наступает значительная пауза.) Цезарь, ты снова, словно в воду глядишь, ты... ты - просто пророк...
Ц е з а р ь. (На шаг отступает от Саллюстия, скрестив руки на своей груди.) Не льсти мне, Саллюстий, здесь вовсе не надо быть пророком, чтобы представить себе, как ты выжимал все соки из африканцев. А, Саллюстий? Ты теперь, пожалуй, богаче всех фараонов вместе взятых, каких только знавал Египет, а? Саллюстий, а? Что ж ты молчишь, а? (Саллюстий переминается с ноги на ногу, потирая правой ладонью свою грудь в области сердца, Цезарь кладет ему свою руку на плечо.) Ну, хорошо, хорошо, Саллюстий, успокойся, не падай духом...
С а л л ю с т и й. (Сокрушенно.)  Выручай, Цезарь...
Ц е з а р ь. (Похлопывает по плечу Саллюстия.) Хорошо, хорошо, я походатайствую перед судьями за своего верноподданного. Надеюсь, что суд тебя оправдает. Ты же прекрасно знаешь, что никакие республиканские вольности не освобождают людей от уважения к влиятельным лицам. Так что ли, Саллюстий, а?
С а л л ю с т и й. (Кивает головой в знак безоговорочного согласия.) Истинно так, Цезарь... (Пытается улыбнуться, но, встретив строгий взгляд Цезаря, гасит улыбку.)
Ц е з а р ь.  (Говорит предельно строго.) Ты должен иметь в виду, Саллюстий, что я сделаю это небескорыстно. В обмен на это ты поможешь мне поправить мои пошатнувшиеся денежные дела. Предлагаю следующее условие: я вызволяю тебя из сетей правосудия, а ты, в свою очередь, подаришь мне две трети твоих африканских капиталов...
С а л л ю с т и й. (Снова начинает потирать ладонью правой ру¬ки свою грудь в области сердца.) Побойся богов, Цезарь!.. Что мне-то останется?..
Ц е з а р ь. Давай оставим в покое наших богов, дружище, имей в виду: ты по своей наивности можешь потерять все свое состояние и надолго лишиться свободы. Так что не жмись, Саллюстий, уверяю тебя, что наша дружба стоит намного дороже... (Цезарь садится и Саллюстий, следуя его примеру, также садится на свое место.) Кстати, Саллюстий, как мне стало доподлинно известно, от тебя в последнее время частенько разит вином, как из винной бочки. Мне стало известно также, что ты шляешься по кабакам с девицами сомнительного поведения. Ты, по-видимому, забываешь, что являешься государственным чиновником и занимаешь довольно высокую должность в правительстве. Чем это можно объяснить, Саллюстий, что ты стал без Бога в голове?..
С а л л ю с т и й. (Опустив голову.) Цезарь, клянусь тебе всеми богами, что впредь я никогда от тебя ничего не скрою, ибо ты видишь то, чего никто другой не видит, и слышишь то, чего никто не слышит. Позволь мне в свое оправдание сказать лишь то, что все это случилось со мной от горя...
Ц е з а р ь. (Укоризненно качает головой.) Горя не зальешь вином, Саллюстий, к тому же всегда следует помнить о том, к каким пагубным последствиям приводит злоупотребление выпивкой: пьяный человек сам себе не хозяин, от избытка выпитого вина он падает затылком об землю, а от избытка выпитого пива человек падает об землю лицом. (Жестами показывает, как человек падает лицом вниз.) И, кроме всего прочего, пьяный человек решительно не помнит всего того, о чём он говорит. По-пьяному делу можно нагово¬рить немало опасных слов, за которые придется впоследствии отве¬чать по всей строгости закона. Вот, к примеру, Саллюстий, ты ведь наверняка не помнишь всего того, о чем ты наговорил два дня тому назад, будучи в хмельном угаре: ты крыл нашу свободную республику во все лопатки - на чём только белый свет стоит... (Саллюстий, закатив глаза, уставился в потолок.) Что скажешь, Саллюстий?
С а л л ю с т и й.  (Остается неподвижным.)  Э-э-э...
Це з а р ь. (Терпеливо выждав длительную паузу.) Ну, а дальше-то что?..
С а л л ю с т и й. (Словно очнулся от дурного сна.) Цезарь, по¬верь мне, что только отчаянье заставило меня предаваться порокам, которые ты перечислил...
Ц е з а р ь.  (Меняет свой жёсткий тон на снисходительный.) Что привело тебя в отчаянье, Саллюстий? Собственные дела твои или, быть может, государственные?
С а л л ю с т и й. (С прискорбным лицом.) И те и другие, к сожале-нию. О государственных моих неудачах ты уже осведомлен - пресловутая африканская Одиссея. Что касается моей частной жизни в Риме, то прошу тебя, Цезарь, огради меня и мой дом от развратной шайки Катилины. Мало того, что он объедает меня самым бессовестным образом со своей «золотой» молодежью, так он учиняет ещё настоящие погромы в моей усадьбе. Эта гвардия бездомников толпами ходит по улицам и притонам, проматывается до последней нитки, они залезают по уши в долги, а потом рыщут, подобно шакалам, по благородным домам в поисках поживы. И нет на них никакой управы. Я просто в отчаянье, Цезарь...
Ц е з а р ь.  (Кладет свою руку на плечо Саллюстия.) Позволь, Саллюстий, у тебя отличная охрана, что же она не защитит тебя?
С а л л ю с т и й.   В том-то и дело, Цезарь, что легче было бы разбить бесчисленное войско врагов на поле битвы, нежели справиться с толпой наших сограждан. Я думаю, что тебе известны все пороки этого проходимца Катилины? Это чудовище убило своего кровного брата, свою жену и сына. Этот отпетый мошенник напропалую беспут¬ствует со своей дочерью. А совсем недавно шайка единомышленников Катилины поклялась ему в верности, и в подтверждение своей клятвы эти головорезы принесли в жертву младенца, при этом все они съели по куску человеческого мяса. Благодаря такой соблазнительной славе, Катилина в Риме уподобился Богу Солнца, он стал любимцем рим¬ской знати и в особенности женщин...
Ц е з а р ь.   (С раздражением в голосе.) Довольно, Саллюстий! Говори, да знай меру. Ты уже докатился до сплетен. Что, если о них узнает Катилина? Думаю, что тогда уже и я ничем не смогу помочь тебе.
С а л л ю с т и й. (Растерянно.) Цезарь, у меня голова идет кру¬гом. Что мне делать? Посоветуй, Цезарь... (Берет Цезаря за руку.) Помоги мне по старой дружбе. (Цезарь отворачивает от него голову в сторону.) Хочешь, я стану перед тобой на колени?.. Ни перед кем не стану, но перед тобой стану: выручай, Цезарь!..
Ц е з а р ь.  Довольно, Саллюстий, не надо так унижаться. Вот тебе мой совет: оставь себе столько средств, чтобы жить безбедно. Разбей сады при своей даче в Риме, уединись в собственной вилле и в тени садов предайся литературным занятиям. Я обеспечу тебе покой от Катилины и его сподвижников. Отсидись в своем раю неприметным - тише воды, ниже травы, а когда страсти понемногу улягутся, я дам тебе знать. Заполучив две трети твоих африканских капиталов, я сумею кое-кому заткнуть глотку, а кое-кого урезонить.  Я уверен, что наши с тобой дела пойдут в гору...
С а л л ю с т и й. (В растерянности.) Но позволь, Цезарь, две трети капитала - это же... (Разводит руками и мотает головой, как бы показывая, что это уму непостижимо.)
Ц е з а р ь. (Обрывает Саллюстия на полуслове и меняет свой дружеский тон - наиболее резким.) Саллюстий, не уподобляйся торговке на базаре. Ты не забывай, какая кровь течет в твоих жилах. Зачем выглядеть плебеем в глазах Цезаря? (Снова делает тон  дружеским.) Я предлагаю тебе свою дружбу и покровительство, а это дороже всяких денег, поверь мне Саллюстий: дороже всех сокровищ, - это говорит тебе Цезарь!.. Давай на этом и решим. Не унывай, ходи героем и во всем положись на меня... (Саллюстий гордо поднимает голову.) По рукам, Саллюстий!.. (Цезарь протягивает руку.)
С а л л ю с т и й. (После краткой паузы, как бы встрепенувшись.) По рукам, Цезарь!.. (Обмениваются рукопожатиями, Цезарь хлопает по плечу Саллюстия, обнимаются.)
Ц е з а р ь.  Прощай, Саллюстий, меня ждут неотложные государственные дела. Не обижайся, но право же: мне пора приниматься за дела - не терпят ни малейшего отлагательства.
С а л л ю с т и й. Да здравствует Цезарь!.. (Саллюстий поднимает вверх свою правую руку, так и уходит за сцену с приподнятой вверх рукой.)
Ц е з а р ь. (Очень довольный, ходит взад-вперед, потирая руки.) Хорошо, хорошо, Цезарь! Очень хорошо! Теперь у Цезаря есть деньги, и деньги немалые: хватит, чтобы заткнуть глотки всем сенаторам в Риме!
                Занавес.
                СЦЕНА ТРЕТЬЯ.

Посредине сцены - большая деревянная бочка, скамья и столик. На скамье и на столике лежат банные принадлежности и одежда. Рядом с бочкой, на охапке сена стоит босиком полуобнаженная Фульвия. Сострата с большим старанием помогает ей одеваться.
Ф у л ь в и я. Как приятно помыться в прохладной воде! И хорошо как чувствовать себя такой чистой! (Кокетливо демонстрирует разные части своего тела.) Сострата, милая, не очень-то мне к лицу это одеяние. Принеси мне мою любимую тунику. Я хочу сегодня всем мужчинам понравиться.
С о с т р а т а. (Льстивым голосом.)  Коль ты красива, милая Фуль¬вия, так к лицу тебе любое платье. К тому же, ты так умна, воспитана прекрасно, и не станешь понапрасну гонять меня с места на место... (Неожиданно входит Цицерон и несколько раз хлопает в ладоши.)
Цицерон. Браво, Сострата!..
  (Фульвия и Сострата одновре¬менно вскрикивают. Фульвия прячется за бочку; Сострата прикрывает её, раскинув руки в стороны.)
Ф у л ь в и я. (Гневно.) Ах, Цицерон! Какое вероломство! Скажите, ради всех богов Олимпа: можно ли похвастаться таким агрессив¬ным человеком как Цицерон?
Ц и ц е р о н.   (Подмигивает Сострате и с лукавством в голосе обращается к ней.)  Как могу я допустить, чтобы даром хвалили прелестную Фульвию? Сострата, за твои изысканные слова к своей прелестной госпоже  - стоишь ты достойного подарка. (Протягивает Сострате маленькую шкатулочку.)
С о с т р а т а.  (Принимает подарок, из рук Цицерона, открывает шкатулочку, достает из нее ожерелье, восхищается.) Какая прелесть это подаренное ожерелье. Подарок достоен Цицерона! Покорно благодарю. (Уходит за кулисы, рассматривая на ходу ожерелье и примеряя его к себе.)
Ф у л ь в и я.  (С притворной обидой в голосе.) Сострата, куда же ты, предательница? Вернись сейчас же! Не оставляй меня одну на этом поле боя!..
С о с т р а т а.  (Игриво.) Не волнуйся понапрасну, Милая Фульвия, нет более надёжной крепости, чем эта деревянная бочка. Диоген много в своей жизни много времени провёл в подобной бочке и ничего не боялся...
Ф у л ь в и я.   (С притворством.) Вот негодница! Оставить меня такую беззащитную, одну на поле боя, перед лицом такого грозного противника, как Цицерон!
Ц и ц е р о н.   (Решительно приближается к Фульвии.) Милая Фульвия, я вынужден вступиться за Сострату. Она действительно права в том, что нет более надёжной защиты для тебя, чем эта огромная деревянная бочка. Мыслимое ли дело мне угнаться за тобой вокруг этой бочки? Я предпочёл бы другое поле боя, чтобы сразиться с такой хорошенькой женщиной. Как Фульвия!.. Охапка сена, это слишком просто для такой богини красоты. (Целует Фульфию в обнажённое плечо.)
Ф у л ь в и я.   Цицерон, как видно, поставил целью своей жизни перецеловать всех хорошеньких женщин Рима. Не так ли, Цицерон?
Ц и ц е р о н.   Милая Фульвия, я даю себе отчёт в том, что подобная цель неосуществима. Задача моя немного скромнее: я надеюсь перецеловать только самых красивых и молоденьких женщин, а их не так уж много. Здесь даже невесты такие старые, как наш древний город Рим. (Бережно надевает ожерелье на шею Фульвии.)
Ф у л ь в и я.    (С восхищением.) Какая роскошь! И как это мило с твоей стороны! У тебя, Цицерон, изысканный вкус, по крайней мере, к двум вещам: к словам и к украшениям. При такой щедрой натуре, как у тебя, Цицерон, может быть простительно твое вероломство. (Целует в щёку Цицерона.) Цицерон, ты, несомненно, заслуживаешь более значительной награды, чем этот поцелуй, и ты наверняка догадываешься, о чём я подумала. (Кокетничает, приближается к Цицерону так близко, что ближе трудно себе вообразить.) Я сумею ответить тебе достойной щедростью на щедрость настоящего мужчины.
Ц и ц е р о н.    Сердце мужчины не сумеет забыть столь лестных слов, милая Фульвия, однако мой нынешний визит к тебе не лишён капли корысти в целой бочке твоей божественной любви. (Поочерёдно целует Фульвии то левую, то правую руку, одновременно с этим, продолжает говорить.) Фульвия, позволь мне быть с тобой откровенным. Ту же знаешь, я всегда обращаюсь к друзьям за помощью, когда мне трудно...
Ф е л ь в и я.   Кому в Риме не лестно быть в друзьях у самого Цицерона? Однако чем и как я могу скрасить твои затруднения, Цицерон? Ты явно преувеличиваешь мои скромные возможность и способности, но я внимательно слушаю тебя, Цицерон, и ты можешь на меня положиться...
Ц и ц е р о н.   Милая Фульвия, есть у меня такое дело к тебе: завтра предстоят выборы консула на Марсовом поле. На пост консула будет предлагаться моя кандидатура, но, как мне стало известно, консульства будет добиваться и Катилина. В связи с этим у меня не радужные предчувствия. В Риме закопошились всякие отбросы общества. Эти неудачники только и ждут удобного случая, чтобы грабежами поправить свои денежные дела. Все честные граждане Рима должны общими усилиями спасти Великую Культуру. (Цицерон всё ещё не выпускает из своих рук руки Фульвии и время от времени поочерёдно осыпает их  долгими поцелуями.)  Фульвия, я обращаюсь к тебе без особых китайских церемоний, скажи мне откровенно: известно ли тебе что-либо о заговоре Катилины?..
Ф у л ь в и я.   (Удивлённо.)  Цицерон, меня, конечно, так и подмывает спросить у тебя, почему ты именно ко мне обратился с подобным вопросом? Но я не стану спрашивать об этом, потому только. Чтобы не поставить тебя в неловкое положение. Скажу откровенно, мне кое-что действительно стало известно о заговоре Катилины, и я не умолчу тебе об этом, хотя бы потому, чтобы досадить Семпронии, этой вертихвостке, которая готова из кожи вылезти, только бы стать героиней Рима. Мне известны даже подробности, что тебя, Цицерон, собираются завтра утром прихлопнуть прямо на Марсовом поле, как только тебя провозгласят консулом. И это послужит сигналом к тому, чтобы Рим подожгли одновременно с двенадцати концов. При этом, сообщники Катилины собираются перерезать глотки стольким сенаторам, сколько это будет возможно. (Освобождает свои руки от рук Цицерона, многозначительно разводит свои руки в разные стороны, как бы показывая, что всё сказано.)
Ц и ц е р о н.   (Крайне удивлённый сообщением Фульвии.) Непостижимо!.. Где Катилина сможет навербовать столько дикарей, у которых может подняться рука на подобное злодеяние?!
Ф у л ь в и я.   В этом ты можешь быть уверен, Цицерон, для Катилины не стоит большого труда навербовать головорезов. Немало бездельников гуляк  в Риме, которые промотали отцовское состояние. Катилина хитро опутывает их: одним доставляет продажных женщин, другим покупает и дарит собак или коней, и всем обещает золотые горы...
Ц и ц е р о н.    До меня дошли слухи, что Катилина причисляет меня к низшему сословию. Это просто смешно и нелепо. (Цицерон высоко поднимает руки над головой, как бы показывая, до какой степени это обвинение смешно и нелепо.) Во-первых, разжигание такой ненависти между сословиями в нашей республике никому не пойдет на пользу и может только навредить его делу, а во-вторых, какое же у меня низшее сословие? Родился я, хоть и в небольшом, но всё же в известном городе, Арпине. Родители мои принадлежат к сословию всадников, второму аристократическому после сенаторов сословию Рима. Обо всем этом известно всякому смертному в Риме, и мне непонятно, к чему Катилине потребовалась вся эта комедия с причислением меня к низшему сословию. (Цицерон соединил свои ладони и опустил их до самой земли, как бы показывая до какой степени низка комедия Катилины.)
Ф у л ь в и я.  Твоя наивность, Цицерон, достойна удивления...
Ц и ц е р о н. (Сконфуженно.) Вот как? Интересно было бы услы¬шать разъяснение. (Картинно скрестил руки на груди.)
Фульвия (Смеется.)  Ой, Цицерон, насмешил ты меня своей картинной позой!
Ц и ц е р о н.  (Говорит  обиженным тоном.)Насмехаться и я умею. (Отворачивается от Фульвии.)
Ф у л ь в и я. (Подходит к Цицерону, кладет ему руку на плечо.) Шипы твоей обиды я не стану украшать цветами, Цицерон, но скажу, в чём твоя наивность. Никто в Риме и палец о палец не ударит, чтобы восстановить истину о твоей родословной. Какую пищу дадут граж¬данам Рима, такую они и проглотят.  Не станут  люди подробно разбираться, с какой «горы» катили тебя твои родители:  с  высокой или  с низкой, с большой или с малой?  Впрочем, это не моё дело судить о политике.
Ц и ц е р о н. (Берёт Фулъвию за руки). Как ты поступила бы на моем месте, Фульвия?..
Ф у л ь в и я. Народу всегда нужна была подачка. Как гласит китай¬ская пословица, лучше бежать за сытой лошадью, чем от голодного волка.
Ц и ц е р о н. (После некоторого раздумья.) Фульвия, у тебя такие обширные сведения о заговоре Катилины... Имеются ли какие-либо доказательства, что это не пустые слухи?
Ф у л ь в и я. (Шутливо берет руку Цицерона и водит своим указательным пальчиком по его ладони в такт своим словам.) Мои доказательства могут тебе дорого стоить, Цицерон, не станешь же ты возражать против этого?
Ц и ц е р о н. (Шутливо берет руку Фульвии и также водит  указательным пальцем по её ладони.) Милая Фульвия, кто возражает прекрасной женщине, тот сокращает свое долголетие...
Ф у л ь в и я.   Ах, эти мужчины! Так и стараются словами позо¬лотить руку.
Ц и ц е р о н.  Нет, Фульвия, я говорю уже вполне ответственно, что озолочу тебя, как только мы раскроем заговор Катилины. Пойми, Фульвия, надо спешить, чтобы спасти Отечество и великую культуру. Слишком мало у меня времени осталось - всего одна ночь. А пред¬стоит сделать немало. Нужны доказательства, Фульвия...
Ф у л ь в и я.  Ловлю тебя на слове, Цицерон, что озолотишь меня, и вот тебе мои доказательства: мятежники Катилины пересылают в Фезулы к Манлию деньги, которые они собирают в долг по всей Ита¬лии. Кроме того, в Риме находится склад с оружием в доме Семпро¬нии. Она ведь вызвалась поднять городских рабов и организовать поджоги в Риме... (Фульвия снова берет руку Цицерона и водит своим указательным пальчиком по его ладони.) Думаю, что моих дока¬зательств достаточно, чтобы озолотить меня?
Ц и ц е р о н. (Целует руку Фульвии.) Милая Фульвия, я не пере¬стаю восхищаться не только твоей красотой, но и твоими много¬численными способностями...
Ф у л ь в и я. Мне трудно представить, друг мой, чем ты станешь рассчитываться со мной. Мои сведения поистине бесценны!
Ц и ц е р о н. Скоро увидишь, Фульвия, как Цицерон умеет благодарить. Но ещё один, последний штрих, Фульвия, - можешь ли ты назвать еще несколько имен из сообщников Катилины?
Ф у л ь в и я.  Цицерон, неужели ты ещё не насытился сведениями, которые получил от меня? (Цицерон снимает со своего пальца дорогой перстень, надевает его Фульвии на палец.) О! какое чудо - этот перстень! Ты просто чародей, Цицерон! Напомни-ка мне: о чём это ты только что спрашивал меня?..
Ц и ц е р о н. Милая, несравненная Фульвия, припомни-ка имена сообщников Катилины, хотя бы наиболее влиятельных из них.
Ф у л ь в и я.   Всё, о чём я тебе только что рассказывала, Цицерон, я вызнала от Квинта Курия. Я уж было собиралась выгнать его, когда он пришел ко мне и по привычке стал обещать золотые горы. Но надо знать Курия - он никогда от скромности не погибнет. Когда я назвала его жалким нищим и показала на порог, он, к моему изумлению, стал размахивать своим мечом, демонстрируя, как он собирается раскромсать всех сенаторов в Риме. Он буквально привел меня в шоковое состояние тем, что в приступе ненависти к сенаторам погрузился в экстаз. Когда же, наконец, он успокоился, то стал уверять меня, что очень скоро станет богаче всех египетских фараонов во все времена их правления, вместе взятых.
Цицерон Это уже более, чем забавно. Кто же ещё, кроме Курия, украшает шайку Катилины?
Ф у л ь в и я.  (Предусмотрительно оглянулась по сторонам и нашептала что-то на ухо Цицерону.)
 Ц и ц е р о н.    (С удивлением, отступил от неё на несколько шагов.) Этого не может быть, чтобы Цезарь!..
Ф у л ь в и я.  (Прикрывает Цицерону рот своей ладошкой.) Ты имеешь шанс убедиться в этом сегодня ночью в доме Леки на улице Серповщиков. Надеюсь, что своим глазам и ушам ты ещё доверяешь. Ну, так что, Цицерон, на сегодня будем прощаться? Вот тебе мой поясок в знак особого к тебе расположения (Фульвия бросает Цицерону свой поясок; Цицерон ловит поясок и целует, его.)
Ц и ц е р о н.  Прощай, милая Фульвия! У меня не остается больше ни единого мгновения, чтобы восхищаться твоим изяществом, красо¬той и тонким умом.
  (Фульвия, с изяществом поклонившись, уходит со сцены.  Цицерон, потрясённый полученными сведениями, качает головой.) Ай, да Цезарь! Ай, да факир!.. Азартно играет заодно  с проходимцем Катилиной... С этим бродягой, убийцей и вором... Погибла, погибла великая  Римская империя!..  Уходит
                Занавес.
                СЦЕНА   ЧЕТВЕРТАЯ.

(Небольшая комната, в которой царит полнейший беспорядок. В центре комнаты стоит стол, заваленный яствами и заставленный вином в кувшинах и в бокалах. За столом сидит Катилина. Цезарь ходит из угла в угол, беседует с Катилиной.)
Ц е з а р ь.  Послушай, Катилина, ты становишься легендарным героем в Римской империи. Думаю, что скоро о тебе начнут слагать песни, коль о тебе уже рассказывают легенды и сказки. Я завидую тебе, Катилина.
К а т и л и н а. (Пьёт вино, закусывает и разговаривает одновременно. Нет, Цезарь, ты не совсем прав. На самом деле, моя слава недостойна зависти.) Всякий, кто способен издавать звуки, непременно раскрывает рот, чтобы обозвать меня врагом Отечества. Недорого теперь стоит слава в Риме, в котором граждане продают свою свободу ради дарового куска хлеба и зрелищ с острыми ощущениями. (Поднимает бокал с вином.) За твоё драгоценное здоровье, друг мой Цезарь!..
Ц е з а р ь. (Берёт со стола бокал с вином, поднимает его.) Я пью за здоровье нашего общего беспримерного дела! Пусть граждане думают и говорят всё, что угодно, нам важно, Катилина, самим знать, что мы не желаем зла своему народу.
К а т и л и н а. Об этом можно сказать иначе: какое зло мы делаем своему народу, если из двух тел, одно из которых, тоще и слабо, но с головой, а другое,  велико и сильно, но без головы, мы выбираем второе и даем ему голову гения?
Ц е з а р ь.  Если я правильно понимаю твоё иносказание, то оно относится к сенату и к народу?
К а т и л и н а.  Именно так, Цезарь! Наш дряхлый Сенат - этот свинушник и псарня на Капитолийском холме - пора выбросить на  свалку истории. Эти торгаши Отечеством повязали нас векселями по рукам и ногам. Мы все у торгашей в мешке, скоро они завяжут мешок и станут пинать его ногами. Посмотри, как подняты цены на продоволь¬ственные товары. Жизнь для большинства населения становится просто невыносимой, и нет никаких надежд на улучшение. А в это время деловары устраивают роскошные пиры за счет средств респуб¬лики... (Цезарь подходит вплотную к Катилине, кладет ему руку на плечо.)
Ц е з а р ь. Да, да, Катилина, эти жирные коты не стесняются пировать на глазах голодающего народа и даже не зашторивают своих окон...
Катилина  Посмотри, Цезарь, как они нагло держат себя, будто они не презренные торгаши вовсе, но аристократы духа. Как же можно дальше терпеть такое свинячество?  Будь хорошим, полюбуйся на то, как эти жирные коты гадят на всю нашу культуру. А послушаешь, так они радеют об Отечестве и народе. Только и слышишь: да здравст¬вует римский народ! Слава народу! А сами ненавидят народ лютой ненавистью. Надо перерезать всех паразитов, как бешеных собак, и дать народу одну, но настоящую голову.
Ц е з а р ь.   Вот это, дружище, по-нашему! Однако необходимо вырезать не только Сенат,  но и всех сочувствующих Сенату. Для этого необходимо исповедовать блестящую идею Суллы: установить диктатуру личности, составить списки людей, подлежащих уничтожению, а все их капиталы и имущество забирать в государственную казну. Только так, Катилина! И никакой  не должно быть жалости к ним, никакой им пощады, пока они окончательно не подъели изнутри ещё цветущее древо Рима...
К а т и л и н а. (Наливает вино в бокалы.) Ты, верно, смеешься на¬до мной Цезарь? О какой жалости может идти речь? Скорее у меня на ладони вырастут волосы, нежели я пожалею дряхлых, развратных паразитов, которые смердят. Глупо жалеть опухоль только потому, что её больно удалять. Рим нуждается в обновлении. Если не ты да я, то кто вырежет опухоль на теле Отечества?
Ц е з а р ь. Верно говоришь, Катилина. Это также верно, как-то, что нет козла без запаха. Жизнь - это вечное обновление. Наш гнилой Сенат почуял веянье свежих, новых идей, они дрожат, как сукины дети, завидевшие кнут! Вот увидишь, как на предстоящих выборах в Сенат эта свора римской знати забудет междоусобную борьбу за власть и выберет консулом чуждого им Цицерона. Они сплотятся вокруг него и примутся защищать своё прогнившее болото от маленькой горстки бунтарей, во главе которой стоишь ты, Катилина. Вот почему у тебя завидная судьба, друг мой. Даже в случае поражения слава твоя затмит славу Спартака, а в случае успеха - ты станешь на одном уровне с Олимпийскими Богами...
К а т и л и н а. Не прибедняйся, Цезарь, насчет славы, тебе её также не занимать. Не стоит забывать старую, добрую заповедь: было бы дело, а лавров на всех хватит... (Входит Семпрония.)
С е м п р о н и я. Катилина, всем нам пора идти. Наши единомышленники уже собрались на улице Серповщиков и ждут нас в доме Марка Деки. К счастью, ночь выдалась тёмная, и на улице нет ни души.
К а т и л и н а. Очень хорошо, Семпрония, сейчас мы пойдем, но, однако, следует немного повременить... (Обращается к Цезарю.) Вот, дружище, позволь представить тебе Семпронию, мою милую, совершенно очаровательную подругу. Она стала душой нашего тайного общества. С её помощью мы надеемся поднять городских рабов и поджечь Рим с двенадцати концов. Семпрония уже немало сделала того, что требует мужской отваги. Кроме того, она прекрасно одарена: знает греческую и римскую словесность, прекрасно умеет петь и танцевать, сочиняет стихи, отличается прелестью и остроумием.
С е м п р о н и я.  Катилина, ещё несколько твоих лестных слов обо мне, и у меня вырастут крылья, и я, чего доброго, улечу...
К а т и л и н а. Милая Семпрония, будь так мила, спой нам что-нибудь из своих сочинений.
С е м п р о н и я. Друг мой, Катилина, может быть, не время сейчас песни распевать?..
К а т и л и н а.  Как раз напротив, любезная моя Семпрония, именно сейчас самое время воодушевить нас  (Целует Семпронию в щечку.)
С е м п р о н и я.  Считай, друг мой, что я не устояла от твоего поцелуя, но мне в таком случае нужна кифара. (Катилина подает Семпронии кифару, она играет и поёт.)
Тяжким усильем до звёзд вознесенные ввысь пирамиды –
Славный Юпитера храм, высших подобье небес,
Склеп Мавзола в своем роскошном великолепье –
Участи общей они на гибель обречены...
Или потоки дождей, или пламя лишит их величья,
Или под тяжестью лет, сверху свалившись, падут,
Но не погибнете в веках талантом добытое имя,
Слава таланта и блеск вечным бессмертьем горят...
Счастлива Муза - в сердце как струны запели,
Каждая песня моя - памятник вечной красе!..

К а т и л и н а.  Браво, Семпрония!..
Ц е з а р ь. (Подходит к Семпронии, целует ей руку.) Я отдал бы тебе, Семпрония, пальму первенства в кружке Мецената, поскольку нынешние поэты только и делают, что прославляют никуда негодных сенаторов и их никудышные дела и порядки. Твоя же поэзия, милая Семпрония, достойна восхищения! Твои песни возбуждают благородные стремления.
К а т и л и н а. (Протягивает руки Цезарю и Семпронии.) Друзья мои, дадим друг другу руки в порыве лучших чувств. (Все обмениваются рукопожатиями.) Цезарь, у нас с Семпронией будет ещё достаточно времени, чтоб восхищаться друг другом, но сейчас нам пора уходить. Семпрония еще не один раз доставит нам удо¬вольствие своим пением, но теперь нас зовёт голос будущей истории. Я выйду первым, Семпрония пойдёт следом, а ты, Цезарь, пойдешь вслед за нами...
Ц е з а р ь.   Ты прав, Катилина, нам пора. Настает наш звёздный час! Скоро мы шагнем в вечность! Итак, друзья мои, до встречи на пиру отваги.
Играет торжественная негромкая музыка, уходят за кулисы по очереди: Катилина, Семпрония, Цезарь.
                Занавес.
             
                СЦЕНА   ПЯТАЯ.

   В небогатой комнате за длинным столом сидят несколько мужчин, пьют вино, шумно разговаривают.
К у р и й.  Послушайте, друзья, хочу поделиться с вами, как я набирал себе людей, из которых впоследствии выходили гениальные мошенники. (Возгласы пирующих: расскажи, расскажи, Курий, не жалей красок.) Вот, слушайте: я бросал кошелек с деньгами на дорогу; прятался и наблюдал кто поднимет. Как только кто-то поднимал мой кошелек, я тут же догонял его и спрашивал: не поднимал ли ты, любезный, на дороге мой кошелек с деньгами? Если только человек начинал отпираться, то, будь уверен, что ты встретил талантливого проходимца. Такой фрукт может прекрасно развиваться на любой почве. В этом случае можно смело сказать: Диоген, гаси свой фонарь, - наконец-то ты встретил того человека, которого искал!
Возгласы присутствующих: Курий, ты просто гений преступного мира!.. Расскажи нам ещё что-нибудь поучительное.
К у р и й.   Да, разве же мне жаль?..  Пожалуйста, слушайте, друзья мои, в своё удовольствие. Вот какое восхитительное зрелище мне довелось наблюдать в одной воровской шайке. Эта игра пользуется большим, успехом в преступном мире. Представьте себе: в ширме вырезается дыра, сквозь которую все желающие по очереди просовывают свою голову и корчат при этом невообразимые физиономии. И того, кому больше других удается посмешить почтенную публику, выбирают главарем шайки на целую ночь. Игра эта настолько эффектная, что многие смеются до умопомрачения, можете мне на слово поверить. Довелось и мне стать главарём этой шайки на целую ночь, я вместо своей физиономии показал им вот эту часть своего тела (Курий встал из-за стола и похлопал двумя руками себе по заду.) Спьяну они, конечно, не разглядели, что я их надул.
 Возгласы присутствующих: умеют же люди развлекаться! Припомни-ка еще что-нибудь, Курий! Повесели нас...
К у р и й.  Вот послушайте, друзья мои, как я когда-то развлекался в обществе хорошеньких женщин. Выло время, когда я подрабатывал тем, что занимался гаданием на рынке. Вот, например, как я гадал на воде. Брал тазик, наполнял его доверху водой, опускал на воду дере¬вянную щепку, на которую устанавливал зажженную свечу, и просил какую-нибудь смазливую бабоньку внимательно смотреть на отраже¬ние пламени свечи в воде и считать вслух до десяти. При счете десять, я с размаху ударял ладонью по воде. Эффект получался ослепитель¬ный. Я хватал перепуганную женщину в охапку и валил её на землю. Редкая женщина вырывалась из моей конуры, да и куда она могла выскочить такая мокрая, надо же ей было просушиться. Нередко мы сушились до самого утра, но только снаружи, а вовнутрь заливали вина столько, сколько могла принять грудь (Присутствующие отчаянно смеются, некоторые просто закатываются со смеху.) Были, конечно, случаи, когда я получал звонкие пощечины от прекрасного пола. Но, во-первых, пощечины были не такими частыми, а, во-вторых, не всякая пощечина была мне во вред, иная шла на пользу моему мужскому достоинству, уж кто-кто, но я умею высекать искры сострадания в женском сердце...   (Входят Катилина, Цезарь и Семпрония.)
К а т и л и н а.  Приветствую вас, друзья мои!.. Посмотрите-ка только: кто к вам пришёл! С нами сам Цезарь! Курий, где у нас почетное место за столом для Цезаря?
К у р и й.  Думаю, что в обществе Семпронии Цезарю за столом будет недурно, а место Семпронии - рядом со мной. (Курий пред¬лагает Семпронии кресло рядом с собой.)  Вот, Семпрония, твое кресло, оно ещё не успело остыть с тех пор, как ты отлучилась от нашего тесного дружеского кружка.
К а т и л и н а.  В это нетрудно поверить, Курий, всем известно, сколько огня у нашей несравненной Семпронии (Катилина, Цезарь и Семпрония усаживаются за стол.)
Ц е з а р ь.  Слов нет, друзья мои, место для нашего собрания выбрано как нельзя лучше - на самом краю города; здесь можно не опасаться любопытных глаз и ушей.
К а т и л и н а.  Да, Цезарь, не случайно мы облюбовали именно это место! Трудно сказать, что нас более влечёт сюда: взаимная неприязнь к существующим порядкам в Риме или наши взаимные симпатии друг к другу. Так упоительно осознавать, как хороши мы и благородны все вместе и каждый в отдельности. Эй, кравчий, живее наливай-ка нам ещё кувшин консульского вина. Возвышенные чувства не могут долго ждать! (Кравчий приносит кувшин с вином и наливает в бокалы.) Итак, друзья мои, с чего начнём: с консульского вина или с вопроса о выборах нового консула?
К у р и й.   Катилина, что за вопрос? Нам всегда превосходно удавалось смешивать вино с политикой.
Катилина  Ну что ж, Курий, пусть будет по-твоему: первое   слово - Гай Юлию Цезарю.
Ц е з а р ь. Спасибо за честь, друзья! Предлагаю выпить за Ка¬тилину, нашего римского Навуходоносора, который по примеру великого Вавилонского царя задумал расправиться с паразитами в своем Отечестве.
    Все присутствующие поднимают бокалы, встают из-за стола, пьют стоя. Кравчий вновь наполняет бокалы вином.
К а т и л и н а.  Я предлагаю выпить за Цезаря. Цезарь, мы надеемся на твою финансовую помощь. Денег для нашего дела нужно немало, но как только мы распотрошим денежных воротил Рима, то возвратим наш долг незамедлительно.
Ц е з а р ь.  Обещаю вам, друзья, что в самое ближайшее время у вас будут деньги, и немалые. Ничего не пожалею для спасения Отечества от торгашей, мракобесов и предателей. Нет иного метода для спасения Родины, как вывести эту проказу огнём и мечом. (Все аплодируют Цезарю.)
К а т и л и н а.  Золотые слова, Цезарь! Именно огнём и мечом, ибо все другие лекарства будут неэффективны. Как говорил Гиппократ: «Чего не исцеляют лекарства, исцеляет железо, чего не исцеляет железо, исцеляет огонь». - Твое здоровье, Цезарь! (Все встают и пьют за здоровье Цезаря, Катилина поднимает руку над головой.) Друзья, прошу внимания, приступим к делу. (Обращается к Семпронии)  Семпрония, всё ли готово у тебя, чтобы поджечь Рим с двенадцати концов? Нужно одновременно подпалить, как можно больше зажиточных гнёзд и поднять рабов под знамена свободы!..
С е м п р о н и я.  Да, Катилина, можешь быть уверенным, что всё готово, и мы ждём только твоего сигнала.
К а т и л и н а.  Как только мой меч пронзит Цицерона на Марсо¬вом поле, это и послужит сигналом к выступлению  (Обращается к Курию.) Курий, нынешней ночью тебе необходимо отправиться в Манлиев лагерь. Как только заметишь, что Рим пылает, так незамедлительно отправляйся туда со своим войском. Когда ворвешься в Рим, действуй умно, по обстановке...
К у р и й.   Да, Катилина, не беспокойся, всё пойдет, как по маслу...
К а т и л и н а. (Снова обращается к Курию.) Мой милый мерзав¬чик, расцеловать бы тебя, и больше ты никто; но имей терпение выслушать приказ до конца, я ещё не все новости вытряхнул из мешка. Мне удалось благополучно упрятать неподалеку от Сената три сотни отборных воинов. Я так их пристроил, что, думаю, и любопытный солнечный луч их не разыщет. Это совершенно превосходные ребята, все, как на подбор. Этим молодцам поручено охотиться за сенаторами. Они будут орудовать не кинжалами, но мечами, ибо меч - оружие героя. Поклянемся же, друзья, в нашей верности друг другу и нашему правому делу. Пожмём друг другу руки!.. (Все присутствующие встают и протягивают Катилине руки.)
Катилина  Да поразит моя рука всякого, кто усомнится в на¬шем правом деле, кто струсит в бою или отречётся от нашей клятвы! Пусть так же поступит любой из вас со мной, если я нарушу клятву. Друзья мои, я ещё не сказал вам о том, что у меня в основном римском войске есть свои надежные ребята, в которых я также уверен, как в том, что после своей смерти я угожу прямо в тартарары... У всех ворот Рима будут стоять по пять наших соколов, которые в нужный момент напоят всю стражу до бесчувствия и все ворота Рима будут распахнуты настежь, как руки наших любовниц. Ещё немного терпения, и мы так встряхнем Рим, что все рассыплется в прах, хоть метлой выметай! Друзья мои, пусть совесть вас не мучает за то, что мы должны будем огнём и мечом очистить Рим - другого выхода у нас нет. Злаки заглушены сорняками. Современный Рим - это уже вавилонское столпотворение. Люди перестают понимать не только друг друга, но и каждый сам не понимает, что он вытворяет. В общее строительство уже никто не верит. Люди отказываются работать. В народе стали вино называть божественной влагой и любовным напитком. Вино пьют неразбавленное, до потери памяти. Кто бы мог ещё недавно поверить в то, что Тит Лукреций будет впадать в безумие от злоупотребления вина? И это заразительно. Где выход? Выход только один - римские Авгиевы конюшни необходимо вычистить огненной рекой. Итак, друзья, переворот совершим сегодня же утром. Забьём тревогу на всех улицах, ударим в набат и одним махом перевернём Рим! Необходимо выполнять только одно условие: полное повиновение мне...
К у р и й.  Свободная жизнь в будущем стоит того, чтобы неско¬лько часов мы побыли твоими рабами, Катилина. Мы готовы повиноваться...
К а т и л и н а. Друзья мои, пусть не вычтут из нашей жизни ча¬сов, проведённых вместе. Пусть потомки высекут на мраморе наши имена и дела! Настала пора, друзья мои, испробовать силу наших крыльев. Выпьем за нашу несравненную Семпронию! Ей выпала честь первой поднять знамя свободы Рима от ига торгашей и предателей. (Присутствующие аплодируют, встают, поднимают бокалы, пьют.)
Ц е з а р ь.  Милая Семпрония, спой для нас в звездный час на¬шей дружбы. Дружные возгласы: спой, Семпрония!..
С е м п р о н и я.   (Играет на кифаре, поёт.)
Нет большой любви без муки,
Нет и встречи без разлук,
Разомкнулись наши руки,
 Разорвался тесный круг.

А в разлуке, как в неволе:
 И руки подать нельзя,
Незавидной этой доле
Покорилась я, друзья.

Но придет такое время –
Веселись, душа моя!..
Скину я разлуки бремя,
 И воскликну: вот и я!..

Шумный, радостный и тесный
Вновь сомкнётся наш кружок,
Заплетем мы новых песен
 Зеленеющий венок.

И пока светило греет,
И сердца в груди стучат, -
Пусть цветет и зеленеет
Нашей дружбы дивный сад!
                Все Аплодируют.
Ц е з а р  ь.   Семпрония, ты божество! Ты создана для волшеб¬ства!..
Катилина. Друзья, подумайте только: кем мы были до сих пор, и кем мы стали теперь? Мы воскресим справедливость, освободив Рим от негодных правителей. Мы создадим такие порядки в Риме, за которые не обидно и  сгинуть со света. Однако, друзья мои, нам пора расходиться. Пробил наш час переставлять ноги истории. Скоро начнёт светать. Наша ночь должна успеть задушить их утро. Поспешим, друзья, на Марсовое поле. Выпьем, что ли, напоследок по бокалу консульского вина. Эй, кравчий, наполни наши бокалы! (Кравчий наполняет бокалы.) Друзья, я пью за наш нерушимый союз! За нашу победу!.. (Все пьют, обнимаются, расходятся.)
        Занавес.

                СЦЕНА  ШЕСТАЯ.

Площадь перед Триумфальной аркой, украшенной лентами и цветами. Торжественное шествие нового консула Цицерона. Перед Цицероном несут знамена, пучки прутьев, секиры - все, что приличествует консулу. Раздаются возгласы: «Да здравствует новый консул Марк Туллий Цицерон! Слава новому консулу!
Шествие преграждает Катилина со своими единомышленниками. Катилина устремляется к Цицерону, но Цицерона плотно окружает его охрана.

Ц и ц е р о н. Катилина, опомнись! Уступи мне дорогу!
К а т и л и н а. (Обращается к телохранителям Цицерона.) Воины, оставьте Цицерона, я пролью его кровь и готов ответить за неё перед народом. (Телохранители Цицерона остаются неподвижными.) Воины, вы слышите, я обращаюсь к вам, - оставьте Цицерона, ибо вместе с его кровью сейчас прольется и ваша кровь. В последний раз говорю вам: оставьте Цицерона, я разделаюсь с ним и всю ответственность беру на себя. Итак, я начинаю загибать пальцы на своей руке, как только я загну пятый палец - судьба ваша и Цицерона решена. (Катилина считает, загибая пальцы на своей руке.) Раз! два! три!.. (Перед Китилиной появляется Пришелец, верхом на своём осле.)
Пришелец. Постой, Катилина!..
К а т и л и н а. (Обращается к Марку Леке, стоящему с ним ря¬дом.) Это еще,  откуда взялся такой печальный образ? Скажи мне, Лека.
М а р к   Л е к а. Это новый пророк, пришлый издалека. Предсказывает скорое явление Спасителя всех стран и народов. Он разъезжает в Риме на своём осле и показывает образцы чудес. (Понижает голос.) Следует с ним обходиться деликатнее, не стоит искушать судьбу; думаю, что лучше нам привлечь этого чудотворца на свою сторону...
К а т и л и н а. (Щбращаясь к пришельцу.) Зачем, чужестранец, ты впрягаешься в нашу историю? Зачем тревожишь ты естественный ход событий в Риме? Проезжай себе мимо, а не то, чего доброго, твой осел осиротеет. (Раздается смех среди воинов.)
П р и ш е л е ц.  Надеюсь, что ты в таком случае, Катилина, как искатель справедливости, не оставишь мою бедную сироту без внимания и усыновишь моего осла. (Среди воинов смех усиливается.)
К а т и л и н а. А ты, приятель, шутник, как я погляжу, но, как ты сам видишь, нам сейчас не до шуток...
П р и ш е л е ц. Катилина, я понимаю твоё состояние, но всё же прошу выслушать меня. Эта история, которая сейчас происходит в Риме, будет повторяться из века в век, и поэтому она должна быть поучительной. Поэтому же исключительно важно правильно начать это дело. Ты, Катилина, ослеплён идеей свободы. Но тебе не ведома истина, ради которой действительно стоит бороться. Та голая свобода, ради которой ты намерен пролить много крови - это утопия. Знай, Катилина, что не может существовать новой свободы без новой истинной веры. Истинно свободным может быть только тот народ, у которого свободны от цепей ростки новой веры. Или тебе не ведомо, Катилина, что в Риме сейчас уже никто ни во что не верит? Что человек становится хуже всякого зверя, люди потеряли всякий стыд, честь и совесть?..
К а т и л и н а. О какой новой вере ты хлопочешь, чужестранец? Тебе-то какая корысть в том, каким богам мы станем поклоняться?
П р и ш е л е ц. На Земле и во Вселенной есть один Бог - это сам человек. И в этом смысле все люди равны. Вот истина, ради которой стоит бороться! Ибо, притесняя других, человек тем самым притесняет себя, поскольку этим разрушает в себе веру в Бога-человека. Человек - частичка, искра божья - загорается, живёт и гаснет, а единый Господь во Вселенной - это единое целое всех этих частиц - живёт вечно...
Ц и ц е р о н. Браво, Катилина! Наконец ты нашёл истинного единомышленника. Мало того, что тебя распирает мятежный дух против Отечества, так ты ещё потакаешь богохульнику. Уж не намереваешься ли ты с этим оборванным господином свергнуть наших богов с Олимпа! Браво, браво, Катилина! О, Боги бессмертные! Почему не расступится земля и не поглотит крамольников? Уйди с моей дороги, Катилина, не отягчай своей вины перед отечеством своими безумными выходками...
К а т и л и н а. Заткнись, Цицерон! Какая вопиющая неблаго¬дарность к этому почтенному иноземцу. Ты обязан этому человеку хотя бы тем, что все еще жив, а ведь мне оставалось всего лишь два пальца на своей руке загнуть, и я смел бы тебя с лица земли... (Обращается к Пришельцу.) Я подумаю над твоими словами, почтенный чужестранец, но не теперь, а на досуге. Думаю, что они не лишены здравого смысла. Твоя мысль хороша уже тем, что она нова. Если у тебя есть еще что-либо стоящее сказать мне, скажи об этом во всеуслышание...
П р и ш е л е ц. Могу дать тебе полезный совет, Катилина - не торопись доказать свою правоту силой, ибо, коли ты сейчас прикончишь Цицерона, то создашь тем самым ореол мученика вокруг имени Цицерона. Такая победа может стать для тебя не только поражением, но и позором. Лучше организовать диспут с Цицероном при всём народе. Силы твои от этого не убудут, но приумножатся.
К а т и л и н а. (После короткого раздумья.) Ну, что ж, чужестра¬нец, твои слова не лишены здравого смысла. Кровь этому жирному коту мы всегда успеем выпустить. Пусть будет так, как ты советуешь. (Обращается к Цицерону.) Слышал, Цицерон?
Ц и ц е р о н. Ещё бы не слышать!.. Вы вдвоём с пророком осчастливили меня - подарили мне вторую жизнь...
К а т и л и н а. Не виляй, Цицерон, отвечай лучше перед лицом народа, согласен ли ты на диспут? Но непременно в присутствии всех граждан Рима.
Ц и ц е р о н. (После короткой паузы.) Хорошо, Катилина, я со¬гласен. Предлагаю провести диспут в помещении сенатской курии на форуме сегодня перед началом заседания Сената.
К а т и л и н а. (Ударяя своим мечом по щиту рядом стоящего воина.) Будет так! А теперь ступай, проходи, я уступаю тебе дорогу. Временно...
                Занавес.
               
                ДЕЙСТВИЕ   ВТОРОЕ.
               
                СЦЕНА  СЕДЬМАЯ.

Внутренний храм Юпитера Статора. На скамьях сидят сенаторы. Входит Катилина, молча садится в первом ряду. Все сенаторы, сидевшие на первом ряду, демонстративно встают и пересаживаются на другие ряды. Цицерон обращает свою речь к Катилине.

Ц и ц е р о н. До каких же пор, скажи мне, Катилина, будешь злоупотреблять ты нашим терпением? Или ты не чувствуешь, что замыслы твои раскрыты? Будет ли когда-нибудь предел твоей разнузданной заносчивости? Ты будто не замечаешь сторожевых постов в городе, опасения и озабоченности добрых граждан, не замечаешь того, что заседание Сената на этот раз происходит в укреплённейшем месте, не замечаешь, наконец, эти лица, эти глаза... Или ты не видишь, что всё здесь знают о твоем заговоре, и тем ты связан по рукам и ногам? Что прошлой, что позапрошлой ночью ты делал, где ты был, кого собирал, какое принял решение - думаешь, хоть кому-нибудь из присутствующих это неизвестно?
Таковы времена! Таковы наши нравы! Все понимает Сенат, все видит консул, а этот человек ещё живёт и здравствует! А мы, вместо того, чтоб немедленно умертвить тебя, Катилина, мы только и делаем, что вовремя уклоняемся от твоих бешеных выпадов. И дерзость не покидает тебя, но лишь усугубляется! И всё же, отцы сенаторы, моё глубочайшее желание не поддаваться гневу и раздражению, но сохранять самообладание и выдержку. Но, к сожалению, я вижу и сам, как это оборачивается недопустимой беспечностью.
На итальянской земле, подле теснин Этрурии, разбит лагерь против¬ников римского народа, а главу этого лагеря, представителя наших врагов мы видим у себя в городе. Всякий день он готов поразить республику изнутри. Однако я до сих пор не тороплюсь схватить и казнить тебя, Катилина. И тому есть своя причина. Короче говоря, ты будешь казнён тогда, когда не останется такого негодяя и проходимца, который не признал бы мой поступок справедливым и законным. А пока найдётся хоть один, кто осмелится защищать тебя, мы будем следить за каждым твоим шагом и разоблачать твои поступки против республики. Нам яснее дня все твои козни...
К а т и л и н а. Какие, например, козни известны тебе, Цицерон?
Ц и ц е р о н. Ну, давай с тобой, Катилина, припомним прошлую ночь. В эту ночь мы оба бодрствовали: я - на благо республики, ты - на её погибель. А именно: в эту ночь ты явился в дом - не буду ничего скрывать—в дом Марка Леки на улице Серповщиков. Туда же собралось большинство твоих особо приближённых товарищей в преступном безумии. Полагаю, ты не посмеешь этого отрицать. Молчишь? Улики изобличат тебя, если задумаешь отпираться. Ведь здесь, в Сенате, я вижу кое-кого из тех, кто были там с тобой...
Боги бессмертные! Есть ли где народ, есть ли где город такой, как наш? Что за государство у нас? Здесь, среди нас, отцы сенаторы, в этом священнейшем и могущественнейшем Совете, равного которому не знает круг земель, здесь пребывают те, кто помышляет о нашей общей погибели, о крушении чуть ли не всего мира. А я, консул, смотрю на них, на тех, кого следовало бы поразить железом, и не смею их беспокоить даже звуком моего голоса. Итак, в эту ночь, Катилина, ты был у Леки. Вы поделили Италию на мелкие части, установили план: кто и куда должен направиться, выбрали тех, кто останется в Риме, разбили город на участки для поджогов! Едва только ваше сборище было распущено, как мне всё уже стало известно. В чём дело, Катилина? Выбери, наконец, тот день, когда ты покинешь этот город - ворота открыты, ступай! Так называемый Манлиев лагерь - твой лагерь! - заждался тебя, своего предводителя. Да уведи с собой всех, а если не всех, то, по крайней мере, как можно больше твоих сообщников, очисти город!
К а т и л и н а. Мне подозрительна мягкость такого решения, консул Цицерон!
Ц и ц е р о н. Думаю, что в мягкости моего решения больше пользы для общего благополучия. Ведь если я прикажу сейчас казнить тебя, Катилина, то в Риме осядет горстка твоих сообщников. Если же ты удалишься из Рима, то зловещее скопление нечистот, пагубное для республики, будет вычерпано из города.
К а т и л и н а. Кого из нас надо вычерпывать, так это еще вопрос. (Катилина встает, вытягивает руку вперед, как бы давая знать, что желает высказаться.) Довольно шельмовать народ, господин консул! Народ уже прозрел... Не об интересах римского народа печёшься ты, Цицерон и все вы, присутствующие здесь господа! Тебя и всех подобных тебе бесит то, что мы, сознательные граждане Рима, плевать хотели на ваши подачки; что мы мешаем вам опутывать наш народ торгашескими сетями. Что общего может быть в интересах римского народа с торгашами? Это не Катилина, а Цицерон и его приспешники – злейшие враги римского народа!..
Ц и ц е р о н. Что ж, Катилина, неужели мой приказ заставит тебя сомневаться в том, что так отвечало твоему собственному желанию? Ты враг наш. Уйди из города! - такова воля консула. Ты спросишь: - Означает ли это изгнание? Я не даю такого распоряжения, но если хочешь знать, таков мой настоятельный совет...
К а т и л и н а.  Если я правильно понимаю тебя, Цицерон, то мне даруется свобода? Но уж если кто из нас и подарил другому свободу и жизнь, так это я тебе вчера. Надеюсь, ты ещё не позабыл того, что вчера мне оставалось загнуть всего лишь два пальца на своей руке, и сегодня мне не с кем было бы дискутировать. Однако, ведь мы же с тобой вчера при народе уговорились организовать диспут не в храме Юпитера Статора на Полатине, а, как мне помнится, в помещении сенатской курии на форуме. Что же случилось, что ты так поступаешь, Цицерон, а? Окружил себя целой армией легионеров и дрожишь за свою драгоценную жизнь. В этом ты весь, Цицерон! Не кажется ли тебе, что уже одно это красноречиво говорит о том, какая кровь течет в твоих жилах? Ответь мне на такой вопрос: отчего не я, а ты дрожишь, как сукин кот? Молчишь? Эта пауза опять же не в твою пользу, Цицерон! Ловчение и трусость - вот твоя душа! Что же касается меня, уж если я что-то и имею в свободе, так это только борьбу за неё! Обладание же ею, меня меньше всего интересует...
Ц и ц е р о н.  О какой свободе ты говоришь, Катилина? Ты спишь и видишь свободу утопающей в крови. Какой ещё свободы могут желать граждане Рима? Разве не сам народ у нас находится у власти? Разве нет в Сенате популяторов - представителей сельского и городского плебса?
К а т и л и н а. Свобода в Риме - это тот колпак, с помощью которого одурачивают простодушный народ. Когда-то Персей нуждался в шапке-невидимке, чтобы преследовать чудовищ. Вы же пытаетесь закрыть своим сенаторским колпаком глаза и уши, чтобы иметь возможность отрицать самое существование чудовищ. Свобода и борьба за неё – неразделимы друг от друга. За свою свободу народ должен бороться, не останавливаясь ни на один день. Ибо невозможно свободой запастись впрок. Всякое обладание свободой исключает возможность постоянно стремиться к ней. Если в борьбе за свободу остановиться и сказать: вот, я обрел свободу! - это значит немедленно утерять её, поскольку в застое погибает вечно улетающая свобода. Можно со свободой лететь рядом, но не прикасаться к ней, иначе она погибнет...
Ц и ц е р о н.  Довольно, Катилина, нам давно ясно, какая свобода нужна промотавшемуся преступнику, врагу Отечества. (Возгласы сенаторов: гнать его, чего с ним долго рассуждать?!)
К а т и л и н а.  Вот такое затыкание рта кляпом вы называете свободным диспутом. Может быть, вы думаете, что, заслышав ваши выкрики, я упаду в обморок. И мне останется как будто бы одно: захлебнуться в море уничтожающей критики и умереть от презрения кучки торгашей? Ну, нет, господа!.. Довольно я обитал по грязным притонам и достаточно огрубел, чтобы не быть раненым от прикосновения слизняков. Брань ваша не пристанет к моей одежде. Вон, отцы сенаторы не пожелали сидеть со мной на одной скамье, а теперь и вовсе повернулись ко мне спиной. Но ничего, ничего! время нас рассудит. Я потушу развалинами пожар моего жилища- Рима, который стал змеиным гнездом. Рим обрекает меня на ужас провести полжизни с торгашами. Вот и сейчас мне не хватает воздуху в этом гадком свинушнике. Скорей на воздух! Мы приведем эту конюшню в такой беспорядок, как волосы на голове эфиопа!
    (Катилина стремительно уходит за кулисы. Поднялся всеобщий шум среди сенаторов в собрании.)
                Занавес.
         
                СЦЕНА  ВОСЬМАЯ.

Лагерь Катилины. Катилина стоит у шатра и вслух, рассуждает сам с собой.
Катилина  Встает пламенное солнце. Взойдет ли моя звезда? Пусть она хотя бы только вспыхнет и быстро сгорит, но сгорит ярко! Что в сравнении с этим целая жизнь? Растянуть удар грома на десятилетия - выйдет звук, убаюкивающий ребенка, но единый удар с небес сотрясает землю. Выдержали бы только крылья, чтобы взлететь на них, долго продержаться в воздухе и вернуться назад не опаленным мировым пожаром, который должен вот-вот вспыхнуть в Риме. (Появляется Квинт Курий.)

К у р и й.  Катилина, беда: из Рима плохие известия...
К а т и л и н а.  Да говори ты, наконец, что там стряслось!
К у р и й.  В том-то и дело, что в Риме  ни единого камня с камня не упало...
К а т и л и н а.  Да что ты все тянешь по капле, словно смакуешь?
К у р и й.  Беда, Катилина, Рим не горит, и поджигать его уже не¬кому.
К а т и л и н а. Ну, говори дальше-то, что же из тебя по словечку вытягивать приходится? Тебе бы только небылицы рассказывать...
К у р и й. Представь себе, Катилина, эта хитрая лисица - Цице¬рон всё пронюхал в Риме и в одну ночь обескровил там все наше братство. Он распорядился произвести повсеместные обыски. Обнаружен наш склад с оружием. Арестовали Летулла, ему обещали прощение, если он всех выдаст, и он всех выдал поименно. Арестованы и казнены без суда все наши единомышленники. Пред утром, возвращаясь в свой дом, Цицерон крикнул толпе народа: Они мертвы! Чернь сопровождала Цицерона рукоплескания-ми с криками: Спаситель! Отец отечества!..
К а т и л и н а. Постой, постой! Ты сказал, что все арестованы. Что, арестованы и наши люди из дворцовой стражи?
К у р и й.  Да, Катилина, арестованы все до единого.
К а т и л и н а.  Как же это могло случиться, ведь об этом знали только ты да Катилина. Хитришь, Курий!.. На двух креслах захотелось тебе посидеть одновременно?  (Катилина обнажает меч.)
К у р и й. Ты ошибаешься, Катилина, остановись... (Неожиданно появляется Манлий, встаёт между Курием и Катилиной.)
М а н л и й.  Катилина, не время сейчас сводить счеты. Надо поднимать лагерь по тревоге. Промедление - смерти подобно. Надо немедленно выступать навстречу войску Марка Петрея.
К а т и л и н а. Хорошо, Манлий, поднимай лагерь по тревоге. Бейте сбор. Выступаем незамедлительно. Построй войско в когорты, организуй, чтобы передо мной несли связки прутьев, секиры и знамена. (Обращается к Курию.) А ты, мой хороший, в бою от меня ни на шаг, понял? Предупреждать и напоминать не буду. (Курий и Манлий поспешно удаляются за кулисы.)
К а т и л и н а.  (Говорит вслух.)  Вот оно дело-то как обернулось. Не мы идём на пылающий Рим, а Рим идёт на нас. Лихо дело! Ай, да Цицерон! Ай, да ехидна! Неужели долгожданная свобода исчезнет из виду! Ну, гори, моя звезда! Ярче гори! Чтобы даже и поражение наше жгло память людям. Мне хорошо известно, как сегодня даже Солнце могут затмить тучами молчания. И врёшь ты, Курий, что в Риме не осталось наших единомышленников. А Цезарь? Он подхватит знамя борьбы, если я вдруг выроню его в бою! Как мне не  хватает сейчас Пророка-чужестранца. Так хотелось бы сказать ему, что я сражаюсь за свободу и новую веру в Бога-человека! Да, именно в человека! Неужели об этом так никто и не узнает?.. (Слышится дальний бой барабанов.) Что это?.. Я слышу бой барабанов наших врагов.
 Катилина стремительно уходит на битву.  Слышен шум боя: звон мечей, бой барабанов, боевые возгласы... 
              Занавес.

                СЦЕНА  ДЕВЯТАЯ.

Кабинет Цицерона. Стол, заваленный свитками. Цицерон сидит за столом, пишет. Входит Марк Петрей, кричит с порога.

П е т р е й.  Радуйся, Цицерон! Мятежники разбиты. Катилина погиб, пронзенный насквозь, умирал в страшных муках...
Ц и ц е р о н. Туда ему, собаке, и дорога... Расскажи Петрей, как происходило сраженье?
П е т р е й.  Они нас не ожидали. Мы навалились на них с оглушительным криком. Противник наш мужественно оборонялся. Катилина с легковооруженными воинами всё время был в первых рядах. Повсюду поспевал, сам бился без отдыха. Сопротивление Катилины было яростным. Пришлось в средину вражеского войска бросить преторскую когорту и нанести одновременно удары по обоим флангам. Катилина, убедившись, что войско его разбито и уцелела лишь горстка его людей, не забыл о своём происхождении и о своём достоинстве, кинулся в самую гущу преторской когорты с криком: за свободу, за новую веру в человека! И он упал в схватке, пронзенный копьем насквозь... Только по окончании битвы можно было увидеть, какая отвага и сила духа была в войске Катилины! Почти каждый из них покрыл бездыханным телом то самое место, которое занял в начале сраженья, и все до единого были повержены в грудь... Катилину нашли далеко от своих воинов. Он ещё дышал, и лицо его по-прежнему выражало неукротимость. До удивления много сразил он наших бойцов...
Ц и ц е р о н. Похоже, что имя Катилины будет овеяно славой героя. Добился-таки своих целей этот проходимец. Надо позаботиться о том, чтобы покрыть его имя ночью молчания... Каковы же потери в нашем войске?
П е т р е й.  Победа нам досталась дорогой ценой. Самые храбрые воины либо пали в бою, либо получили тяжелые раны. Разные чувства охватили наше войско в час победы: радость и грусть, скорбь и ликованье.
Ц и ц е р о н.  Но дух Катилины ещё долго будет витать над Ри¬мом. Дружки его ещё немало испортят нам крови. Они уже распускают слухи о том, что Римская империя доживает свой век и скоро сама по себе рухнет.
П е т р е й.  Этого не случится, пока в Риме будут жить граждане, способные так любить своё отечество, как любим его мы с тобой, Цицерон!
Ц и ц е р о н. Золотые слова! Ты, Петрей, настоящий герой нации! Отечество не забывает своих героев. Тебе ещё при жизни полагается памятник.
П е т р е й.  Мне всё это лестно слышать от тебя, Цицерон. Ничего сверхъестественного я не совершил. Я исполнял лишь долг перед своим отечеством,
Ц и ц е р о н.  Твоя скромность ещё больше тебя украшает, Петрей... Однако нам пора расставаться, жаль, что у меня нет больше времени для беседы с тобой. Ох, уж эти вечные дела, нет от них никакого просвета!   
    (Петрей уходит. Цицерон остается один. Ходит по кабинету в сильном возбуждении.)
Ц и ц е р о н.    Итак, Катилина, как ярко ни вспыхнула твоя звезда, но, увы, и она угаснет, и тем ярче вспыхнет моя звезда! Теперь главная забота - выловить бездельника Пришельца. Необходимо, как можно быстрей искоренить из умов римских граждан бредни о новой вере в Бога-человека. Это опасная утопия. Необходимо заполнить умы римлян другими, более насущными проблемами, например, о куске хлеба. Надо больше соблазнять народ зрелищами. Заподозренных в причастности к новой вере я выгонял бы на арену и выпускал бы на них голодных тигров. И пусть убедились бы граждане Рима, что единый Бог во Вселенной не способен спасти своих поклонников от лютой смерти. Плох же тот Бог, который сам себе не в состоянии помочь в беде. Нет, человек не Бог, он - раб... 
          Занавес.

                СЦЕНА  ДЕСЯТАЯ.

Торговая площадь. Продавцы выкрикивают названия своих то¬варов: ожерелье из стебля риса! Прочные сандалии - лучшие во всей Италии! Баночка духов для невест и женихов! Вот вино искрометное, пейте сегодня за деньги, а завтра - бесплатно!..

П е р в ы й   г р а ж д а н и н.   О, боже! Торгашей-то в Риме ста¬ло, хоть пруд пруди! (Обращается к торговцу вином.) Любезный, нельзя ли сделать наоборот: сегодня налей мне вина бесплатно, а завтра я куплю у тебя вино за деньги. Наливай, приятель, не скупись, а то у меня болит живот, голова горит и во рту горько.
П р о д а в е ц. Никак не могу сегодня продать вино в долг - де¬ньги мне очень нужны именно сегодня...
П е р в ы й    г р а ж д а н и н. На, подавись ты своими грошами, скупердяй. Вы высосали уже все соки из народа... И Великий Рим через вас погибнет, если головы вам не свернут вовремя... Наливай, собака, живее.
   (Продавец молча наливает вино, гражданин кидает монету на землю. Торговец поднимает монету отходит в сторону, выкрикивает: вот вино искрометное, пейте сегодня за деньги, а завтра-бесплатно... Гражданин выпивает вино, разбивает кружку об землю, поёт.)

Опять царит уныние на родине моей,
Опять враги отечества, хозяйствуют на ней,
Я знаю, что уныние - плохой советник нам,
Вином и песней с плясками мы досадим врагам!

Погибель неизбежная, но духом крепок я,
Назло врагам отечества - полней бокал, друзья!
Вино и песня с пляскою пусть не изменят нам:
Споем дружней! Споем дружней! Споем назло врагам!..

 Выплясывает, напевает: тра-ля-ля!  Хлопает в ладоши, качается из стороны в сторону.

В т о р о й   г р а ж д а н и н. Вот уж третий день не выдают лю¬дям хлеба!.. Запляшешь, пожалуй, поневоле. Сколько можно терпеть такое нахальство? Когда такое было? Одурели совсем наши правители. Умом рехнуться можно от такой жизни...
Т р е т и й   г р а ж д а н и н. Из Сицилии пришли караваны судов, нагруженные хлебом до отказа, а нам нет ни крошки. Какая неслыханная наглость! Некоторые объедаются в три глотки, а другие, у которых такой же ненасытный аппетит, сидят - зубы на полку. Кормят народ одними обещаниями. Только и слышишь: Слава народу! Хвала народу! Да здравствует справедливость и равенство!.. Ой, одурачивают же нашего брата, ой, одурачивают!.. В Сенате, видимо, нас считают за олухов, за круглых дураков, надеются, что наши желудки с них не взыщут. Как легкомысленно они забывают о том, что римский народ долго терпит, но больно бьёт! (Появляется Пришелец верхом на своем осле.)
П р и ш е л е ц. Неужели вот эти люди считаются потомками великого римского народа? Совершенно верно гласит истина: что было прекрасным вчера, нынче становится мертвым. Общество, как плодородную почву, необходимо чаще перепахивать, уничтожать сорняки, сеять новые семена. Только тогда всходит добрая нива. А тут ещё лучшие семена уничтожаются, всходы вырываются с корнями и вытаптываются на протяжении многих лет. Горе тебе, Рим! Горе тебе, смрадный, грешный народ, отягощенный беззаконием. О, Рим! Все тело твоё в язвах! Скоро ты исчахнешь... Когда-то в глазах всех народов ты являлся образцом свободы граждан, теперь же представляешься «дьявольским котлом», где копится жидкая грязь, готовая затопить весь мир. Души людей опустошены погоней за наживой, нет больше великих помыслов и возвышенных идей. Гибнет искусство, театр превратился в вертеп. Всё меньше надежды на свободу народа. Все надежды только на новую веру и на гения.
В т о р о й   г р а ж д а н и н.  (Брызжет пеной изо рта.) Проваливай отсюда... Тоже мне пророк отыскался. Вот такие смутьяны и подвели Рим к самому краю могилы. Катись отсюда! Кому говорят... Тебе что - захотелось на кресте помычать?..
Т р е т и й   г р а ж д а н и н. (Еле держится на ногах.) Да такого дохлеца и до креста не доведешь, со страху обложится... (Смеётся в одиночку.)
П р и ш е л е ц.  (Обращается к своему ослу, поглаживая ему шею.) Посмотри, Буцефал, какие развратные физиономии но¬сят теперь граждане Рима. Как только не стыдно носить такие постыдные физиономии? Да, Буцефал, видимо повымерли все красивые граждане Рима, а которые сами не умерли, таким помогли доброжелатели. Вот и остаются под солнцем только те, кто способен пробить себе дорогу локтями и глоткой... Тяжелый камень запрета возложили они на имя Катилины за то, что всколыхнул это стоячее болото. Но есть в мире книга, перед которой никто не властен, эта книга - память людская. В этой великой книге обретёт Катилина своё бессмертие.
В т о р о й   г р а ж д а н и н. (Еле держится на ногах.) Хватайте этого смутьяна!
Т р е т и й   г р а ж д а н и н.  Тащите на крест этого негодяя, пусть помычит он при распятии!..
П е р в ы й   г р а ж д а н и н.  Прочь от почтенного человека! Ес¬ли вы хоть одним пальцем прикоснетесь к этому благородному человеку, то я клянусь всеми богами, что утоплю вас всех в винной бочке...
В т о р о й    г р а ж д а н и н.  Хватайте и этого забулдыгу - при¬бьём и его на второй стороне креста! (Двое граждан наступают на третьего, тот пятится в сторону Пришельца.)
Т р е т и й   г р а ж д а н и н.  Нализался винища, зараза такая!.. Хватай его, ребята, да покрепче!.. (Между ними завязалась драка, переходящая за кулисы.)
П р и ш е л е ц.  Ну, Буцефал, пора нам уезжать из Рима. Семена новой веры упали на почву. Подождем до жатвы. Вперед, Буцефал, вперед! (Пришелец уезжает на своём осле по проходу в зрительном зале, на сцене появляется Семпрония.)
С е м п р о н и я.  (Играет на кифаре, поёт.)

Настанет день и обновится Рим,
На корабли погрузят всех тиранов,
Устроят в море им последний пир -
Потопят, словно сборище баранов.

И человек вздохнет без армий и темниц,
Не станет на земле правительств и столиц,
Растопчут люди герб и переплавят меч,
До звёзд зажгут костер - знамена будут жечь!..

(На сцене появляется Цезарь.)

Ц е з а р ь.  Браво, Семпрония! То, что ты исполнила, может стать нашим гимном.
С е м п р о н и я. Скажи, Цезарь, неужели дело наше пошло прахом? И не останется даже памяти о нашей борьбе и о Катилине?
Ц е з а р ь.  Милая Семпрония! Ничто в этом мире не проходит бесследно. И наша борьба и жизнь наша - не прах земной. Мы подхватили знамя свободы, которое выронил Катилина в честном бою, и мы понесём это знамя дальше и поднимем ещё выше!..
С е м п р о н и я.  Ах, Цезарь, вот и Пришелец покинул Рим и уже скрылся из виду.
Ц е з а р ь.  Что ж, Семпрония, этот почтенный человек сделал своё доброе дело, он умело рассыпал семена новой веры на поле жизни. Природа - Божество, Земля - мать всего сущего на ней, а человек - сын Божий и сам - Бог, вот истина!.. Милая Семпрония, я хочу сейчас познакомиться с моими единомышленниками: Помпеем и Крассом. Мы продолжим дело, начатое Катилиной, и доведём его до победного конца. Итак, время не ждёт. Вперед, Семпрония!  (Семпрония уступает дорогу Цезарю.)
С е м п р о н и я. Цезарь, вперед!..
(Уходят за кулисы рядом, плечом к плечу; каждый из них не желает идти впереди.)
                Конец спектакля