рычали во мраке – да так, что утро
отчаивалось подойти к земле,
и месяц за хмарью светился, будто
растрёпанный волос, вися во мгле.
метелило мелко, вьюжило слабо…
выдёмы, охочие до затей,
в собачьи салазки ягавой бабы
впрягли четверню вороных чертей –
и те горлопанили разно-всяко,
на все петушиные голоса,
смущая прохожего вовкулака
и сумасводя дворового пса.
… а баба молчала – бесясь, вестимо,
и в ритме езды костеря чудих, -
и делала вид, проезжая мимо
неспящих селян, что не знает их,
что все имена позабыты в скачке,
что лица во тьме – что коты в мешке,
что кони, бегущие враскорячку,
мечтают немедля уйти в пике…
и пусть её носит подальше где-то
от тёплого сочива, от окна,
где льдом нарисованы листья лета,
и острые зимние письмена.
промчится невидимая охота,
рассеется ловчее туруру…
а в кружеве снежном снаружи кто-то
продышит кружок – аккурат к утру.