Обнаженные женские руки
его чаровали,
И прекрасная женская грудь
наводила
тоску на глаза,
Ах, как славно тогда
в кабаках тогда
славно певали,
Как певали цыгане,
теперь невозможно
сказать!
Уходил он от них залечить
свое сердце
стихами,
Уезжал на поляны,
в деревенскую
древнюю глушь.
И врывалась в стихи его
русская песня
лихая,
Забывалась ему проституток
болтливая чушь.
Но залив эти раны
петушиной разбойною
трелью,
Он ходил по утрам постоять
у развилки дорог,
И шумы городские отдаленно
призывно
звенели,
И опять покидал он родительский
низкий порог.
Приходил погулять русокудрый,
веселый
и звонкий,
Так чертовски похожий
в свои двадцать пять,
На кудрявого, нежного
с ласковым блеском
ребенка,
Что пропойцам кабацким
просто было его
не узнать.
Изливалась на скатерть,
залитую красным
и белым,
Вековечная, русская,
чуткая к грусти
слеза.
И цыганка опять
ах, как славно
цыганочка пела,
И как ей подпевали,
теперь невозможно
сказать!