Отблески судьбы Анны Ахматовой в поэзии Беллы Ахмадулиной
Лишь слово попирает бред и хаос
и смертным о бессмертье говорит.
Белла Ахмадулина
Анна Ахматова. Белла Ахмадулина. Они связаны в пространстве русской поэзии неким таинственным мистическим образом. Тайна живёт и в звучании их имён, завораживая загадочно прохладным звуковым повтором. Фонетическая таинственность совпадений уже обещает чудо неких соприкосновений… И они возникают так же неотвратимо, как и было предначертано… Кем же?
У меня нет ответа. Тогда в праве ли я рассуждать об этой таинственной перекличке, высматривать совпадения тонких и нежных теней, прислушиваться к отзвукам эха, размышляя о его природе? Но робость моя отступает, когда я вновь и вновь -- читаю и читаю -- стихи Ахматовой и стихи Ахмадулиной, и передаются мне их чувства и поэзия опять как всегда опережает всё сущее и выполняет свою главную миссию в мире – сохранять бессмертными чувства людей.
И хочется высказывать, всё, что на душу пришло, не думая ни о последствиях, ни о цели, а просто делиться радостью догадок с каждым встречным, заручившись защитой Беллы Ахмадулиной:
Я всегда с радостью повторяю слова Пушкина: «Поэзия должны быть глуповата» . Источник поэзии не есть мысль, не есть соображения, не есть нравоучение. Это что-то другое…
Так же и моя попытка – «это что-то другое»… не имеющее цели даже приблизиться к стройному дому литературоведенья, а «другое» -- пребывающее на обочине, в чистом поле, вообще, где попало…
Тайна стоит за кромками их жизней – уходящая Анна… вступающая Белла… Имя, обретённое Беллой при крещении в Свети-Цховели – Анна! Мистика пробирается в строки. Так написала Белла Ахмадулина в стихах, посвящённых Анне Ахматовой:
Лишь в благоденствии и лете
при вечном детстве небосвода,
клянётся ей в Оспедалетти
апрель двенадцатого года.
…………………………………………………..
Что ей самой в её портрете?
Пожмёт плечами: как угодно!
и выведет: «Оспедалетти.
апрель двенадцатого года»….
«При вечном детстве небосвода» свершилось и это пророчество -- самой себе, Белле Ахмадулиной: в двенадцатом году в апреле,… но не в далёкой Италии, а в Санкт-Петербурге совсем недавно произошёл праздник -- отмечали её семьдесят пятый день рождения в Фонтанном доме, в музее Анны Ахматовой… И вновь Они были рядом… Даже нельзя написать «незримо» -- это сразу же станет неправдой. Ведь если случилась у Беллы Ахмадулиной эта строка – при вечном детстве небосвода – значит тут – просто взгляд друг на друга, Белла смотрит на Анну и любуется ею – молодой, вынашивающей дитя. Она как будто сидит рядом и странно, почему же нет её на этом старом снимке?
А вот ахматовские -- Одесса, Крым, Чёрное море. Худая загорелая девочка, влюблённая в волны, пишущая стихи в синей тетрадке, странная, конечно, странная. И взгляд на неё – издалёка: Я завидую ей молодой, и худой как рабы на галере… И далее -- через всю судьбу, через всю жизнь героини, -- рефрен -- я завидую ей – здесь звучит как символ восхищения и вторит словам Ахмадулиной: С нежностью преклоняясь перед Ахматовой…
Преклонение в стихах Ахмадулиной достигает высочайшего трагизма:
Я завидую ей – меж корней,
нищей пленнице рая иль ада,
О, когда б я была так богата,
что мне прелесть оставшихся дней?
Но я знаю, какая расплата
за судьбу быть не мною, а ей.
О, да, она – Белла Ахмадулина, безусловно, знает какая расплата за судьбу… Она как будто и там была рядом, ну там, у стен тюрьмы, в скорбной очереди тридцать пятого года, хотя ещё и не родилась на свет, но была, была там, стояла рядом с Ахматовой.
Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними "каторжные норы"
И смертельная тоска.
Для кого-то веет ветер свежий,
Для кого-то нежится закат -
Мы не знаем, мы повсюду те же,
Слышим лишь ключей постылый скрежет
Да шаги тяжелые солдат.
Я совсем не знаю, как и когда читала Белла Ахмадулина «Реквием» и мне уже никогда не спросить её об этом. Мне только видится, как она сидит, сжавшись над этими строчками, и слёзы текут по её прекрасному лицу, а она даже их и не вытирает... И потом напишет сама, по-своему, по-другому, но про это же, про судьбу Мандельштама:
И в смерти надо знать беду
той не утихшей ни однажды,
беспечной, выжившей в аду,
неутолимой детской жажды?
В моём кошмаре, в том раю,
где жив он, где его я прячу,
он сыт! И я его кормлю
огромной сладостью! И плачу!
А вот эти ахматовские строки и её эпиграф к «Реквиему»:
Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл,-
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.
И рассказ в начале «Реквиема» -- о женщине из очереди…
Очередь… Стоят простые наши сограждане. Обычные наши люди. Надо выстоять с передачей в «Матросскую тишину» или в «Бутырку»… Разные были в России очереди … Надо выстоять и получить хлеб по рабочей карточке… Слишком они памятны – эти очереди… Надо выстоять и купить детям молока… И поэт - рядом. Вернее, в конце: «Будьте прежде меня…» -- простые и бессмертные слова Беллы Ахмадулиной – слова жалости и любви к людям.
И стихи её -- о чувстве родства со всеми людьми:
Мне не выпало лишней удачи,
слава богу, не выпало мне
быть заслуженней или богаче
всех соседей моих по земле.
Плоть от плоти сограждан усталых,
хорошо, что в их длинном строю
в магазинах, в кино, на вокзалах
я последнею в кассу стою -
позади паренька удалого
и старухи в пуховом платке,
слившись с ними, как слово и слово
на моем и на их языке.
А вот посвящение Анне Ахматовой, о котором сказать хочется непременно, потому что – это любование строчкой из «Приморского сонета». (Ахмадулиной вообще свойственно очаровываться строкой или словом, так бывало в её стихотворной жизни -- влюбляется в строку, и любовь рождает вокруг слова свою Вселенную стихотворения:
Явышла в сад, но глушь и роскошь
живут не здесь, в слове: «сад».
Оно красою роз возросших
питает слух, и нюх, и взгляд…)
Но вот случается встреча Беллы Ахмадулиной с ахматовским «Приморским сонетом»:
Здесь все меня переживет,
Все, даже ветхие скворешни
И этот воздух, воздух вешний,
Морской свершивший перелет.
И голос вечности зовет
С неодолимостью нездешней,
И над цветущею черешней
Сиянье легкий месяц льет.
И кажется такой нетрудной,
Белея в чаще изумрудной,
Дорога не скажу куда...
Там средь стволов еще светлее,
И все похоже на аллею
У царскосельского пруда.
и вспыхивает новая любовь – к ахматовской строке – философски загадочной и гармоничной. Из восхищения и тайны рождается стихотворение, которое так и названо
Строка
... Дорога не скажу куда...
Анна Ахматова
Пластинки глупенькое чудо,
проигрыватель - вздор какой,
и слышно, как невесть откуда,
из недр стесненных, из-под спуда
корней, сопревших трав и хвой,
где закипает перегной,
вздымая пар до небосвода,
нет, глубже мыслимых глубин,
из пекла, где пекут рубин
и начинается природа,-
исторгнут, близится, и вот
донесся бас земли и вод,
которым молвлено протяжно,
как будто вовсе без труда,
так легкомысленно, так важно:
"...Дорога не скажу куда..."
Меж нами так не говорят,
нет у людей такого знанья,
ни вымыслом, ни наугад
тому не подыскать названья,
что мы, в невежестве своем
строкой бессмертной назовём.
Ещё одна тема, объединяющая поэтов Ахматову и Ахмадулину – любовь к Санкт-Петербургу, к Ленинграду – к городу на Неве, к пристанищу белых ночей, разведенных мостов, деревьев, стоящих вдоль набережных, как будто в карауле… Сколько бы ни прошло лет и Ахматова и Ахмадулина останутся в поэзии, воспевающими Санкт-Петербург, потому что такие строки, появившись на свете, уже не исчезают…
Я к розам хочу, в тот единственный сад,
Где лучшая в мире стоит из оград,
Где статуи помнят меня молодой,
А я их под невскою помню водой.
В душистой тиши между царственных лип
Мне мачт корабельных мерещится скрип.
И лебедь, как прежде, плывет сквозь века,
Любуясь красой своего двойника.
И замертво спят сотни тысяч шагов
Врагов и друзей, друзей и врагов.
А шествию теней не видно конца
От вазы гранитной до двери дворца.
Там шепчутся белые ночи мои
О чьей-то высокой и тайной любви.
И все перламутром и яшмой горит,
Но света источник таинственно скрыт.
И Ахмадулина – её дань любви к городу на Неве: «Опять дана глазам награда Ленинграда…», «Всё б глаз не отрывать от города Петрова…»,
Не добела раскалена,
а всё-таки уже белеет ночь над Невою…
Ум болеет
Тоской и негой молодой.
Когда о купол золотой
луч разобьётся предрассветный
и лето входит в Летний сад,
каких наград, каких услад
иных
просить у жизни этой?
Чудные сполохи «двух эпох, что не равно померялись мощью», две Вселенные перекликаются в огромном мире, быть может затем, чтобы отстраниться от горечи одиночества, отдохнуть ненадолго от бесконечной печали, которая всегда сопутствует таланту. И вместе ощутить «отблеск звезды изумрудной», и пройти вместе путь к забытому дому:
Был дом на берегу бульвара.
Не только был, а ныне есть.
Зачем твержу: я здесь бывала,
А не твержу : я ныне здесь?
Ещё жива, ещё любима,
Всё это мне сейчас дано,
И, кажется, всё это было
и кончилось давным-давно…
И Ахматова:
И вот когда горчайшее приходит:
Мы сознаем, что не могли б вместить
То прошлое в границы нашей жизни,
И нам оно почти что так же чуждо,
Как нашему соседу по квартире,
Что тех, кто умер, мы бы не узнали,
А те, с кем нам разлуку Бог послал,
Прекрасно обошлись без нас - и даже
Все к лучшему…
Вчитываясь в стихи Анны Ахматовой и Беллы Ахмадулиной, с каждым стихотворением, четверостишием, строчкой, всё глубже понимаешь, что они достигли вершин поэзии. Дошедшему до вершины, всегда открывается новый огромный мир. И там на этих высотах, наверное, особенно важна перекличка между победителями, чтобы удержаться и позвать за собой других – туда, вверх, за словом…
Есть что-то. Слова нет. Но грозно кроткий
исток его уже любовь исторг .
уж видно, как его грядущий контур
вступается за братьев и сестёр.
Как это всё темно, как бестолково.
Кто брат кому и кто кому сестра?
Всяк всякому. Когда приходит слово,
оно не знает дальнего родства.
Оно в уста целует бездыханность.
Ответный выдох – слышим и велик.
Лишь слово попирает бред и хаос
и cмертным о бессмертии говорит.