Полумрак, пахнет гарью и жмыхом,
Все в дыму: фонари, потолок;
Я смотрю, как проворно и лихо
Дед Евсей поднимает мешок.
А ему ведь годов девяносто,
И не грех бы уже отдохнуть:
Сухощав, невысокого роста,
И не прочь опрокинуть на грудь.
Над огнем закрутилась жаровня-
Вот теперь-то, смотри не зевай!
Но ему в этом деле не ровня
Ни один молодой шалопай.
-"Вот немного просушим, прокалим,
А потом в барабан – на лузгу;
Вы в своих городах обнищали
На немом электронном мозгу."-
Дед Евсей что-то крутит, минутку,
Щуря острый, наметанный глаз,
И, любовно свернув самокрутку,
Продолжает неспешный рассказ.
-"Я ведь сызмальства здесь, в маслобойке,
Дед с отцом жали масло и жмых;
Пережили войну, перестройку,
А теперь вот горбим на других."-
Тут большие жаровни нагрелись,
Залоснились от масла бока,
И по кругу на них завертелись
Два широких нагретых катка.
Ароматную жирную массу
Стал заглатывать старенький пресс,
И янтарное, теплое масло
Потекло, будто дождик с небес.
Вот и все. Наливая бутыли,
Я подумал с тоской о своем:
Так и деды, и прадеды жили,
Так и мы в двадцать первом живем.
Я смотрел на нехитрые снасти,
На простых, добродушных людей,
И душа разрывалась на части
За плоды наших светлых идей…