Возвращались мужики с шабашки –
заходили в хату на Лескова,
заходили, чтобы водки выпить,
водки выпить – что же тут такого?
Выпить водки, купленной у Нонки,
выпить горькой, выпить непаленки,
обсудить проблемы мировые,
пока дома сушатся пеленки.
Говорили жены малым детям:
- Сколько можно! Чтоб им было пусто!
Сжечь бы развалюху на Лескова,
А бомжей так порубать в капусту!
Говорил Егоров-участковый
главному бомжу Партайгеноссе:
- Генка, а на кой у бабки Насти
сперли кабыздоховые кости?
Говорил Партайгеноссе хмуро:
- Эта бабка Настя – просто дура!
И мерцал в зубах его прогнивших
крохотный рубиновый окурок.
И курились розовые дали,
и скрипела старая береза,
и стоял Партайгеноссе хмурый,
и небритый, и почти тверезый.
И стояли в стороне, осклабясь,
Сыч и Падло, Тощий и «Каспаров»,
шкет приблудный да его девчонка
(баба Зоя в хате помирала).
Говорил им проповедник ярый,
методист из церковки кирпичной:
- Нелюди! Антихристово семя!
Гром небесный вам и Божья кара!
И всю ночь на улице Лескова
гром гремел и молнии сверкали,
и всю ночь на улице Лескова
на поминках Зойкиных гуляли.
И скрипела старая береза,
и хрустели выбитые стекла,
и шумел камыш, и все на свете
до основ и до корней промокло.
И качалось озерцо, как чаша,
и проселки стали, словно каша,
и хлестало, как в борта ковчега,
в стены, что качались, как телега.
Говорила Портупейко Катя
мужу Константину Портупейко:
- В ночь такую надо ж было шляться!
Да к тому же дома ни копейки.
Улыбался Портупейко Костя,
ухмылялся, пьяная скотина,
мол, а если пригласили в гости,
на поминки? Слышишь, Катерина?
Катерина горестно вздыхала,
с мужа сапоги она снимала,
всю одежду, мокрую и в глине.
Не ложилась до утра, стирала.
Просыпаясь, есть просили дети.
Прекратился ливень на рассвете.
Только прилегла, глаза сомкнула –
в дверь стучат. – Кто там? – Егоров, Катя!
Говорила понятая Нонна
репортеру «Правды Заозерья»:
- А потом свезли нас на Лескова.
Ох, не знаю! Ох, кровищи море!
Говорила Нонна, говорила,
причитала жалобно и тонко:
- А троим вообще башку срубили.
А уж как глумились над девчонкой!
Говорил Костяну Портупейко
следователь Павел Никодимыч:
- Ты давай колись без промедленья.
В принципе ясна уже картина.
Говорил сокамерник угрюмый:
- Раскололся? Ну, ты и придурок!
И мерцал в зубах его прогнивших
крохотный рубиновый окурок.
Говорил сокамерник: - Сказал бы,
сами, мол, друг друга порубали.
- Я б сказал, да ничего не помню.
Только как вторую допивали.
И глядел он в тесное окошко,
где томилось небо за решеткой,
где залетный голубь, словно в клетке,
бился, а потом затихнул кротко.