Модераторы трёх литературных сообществ вымарали две мои публикации. Причины? Их две. Первая - ненормативная лексика. Вторая – темы неблагопристойные: всё про лагерную жизнь, да про маргиналов, да про ловящих и стерегущих.
Ох уж это наследие незабвенного советского прошлого! Ох уж эта подшкурная совковая ностальгия! За-прещать и не пущать! Как же было комфортно, когда цензор (скажем, Василий Петрович… Но можете и другое имечко поставить), взвесив вашу вещь на предмет годности и угодности, ставил на ней свой штамп: «Разрешаю»!
Хотя… не почили они в бозе, эти васильки. Выыискался некий Киселёв в соцсети.
Сей фигурант разразился в мой адрес бранью и угрозами привлечения органами (хорошо, что не его, Ва-силия, а органами т.н. правопорядка), за то, что я пишу о лагерниках и о тюремщиках. Хватит! – решил он. – Сколько можно! После Довлатова и Солженицына про ГУЛАГ уже нечего сказать.
Нечего? Тема неисчерпаема, потому как жив ГУЛАГ! И многие лета ему обещаны властями. А если го-ворить о прошлом, то и в этом случае ещё многое можно и д;лжно сказать. На виртуальной территории ГУЛАГа, по слову А.И. Солженицына (привожу по памяти) может поместиться пять таких талантищ, как Лев Толстой, или пятьдесят (? Но больше десяти) таких, как он сам, т.е. Солженицын.
Несчастна и убога та литература, которая ограничивается кругом «добропорядочных» тем. Писать д;лжно о чём угодно. Однако встаёт вопрос – как? Ответ: так, чтоб это воздействовало на читателя, чтобы автор «чувства добрые… лирой пробуждал» (А.С. Пушкин) или хотя бы отвращал его, читателя, от всего, что не угодно Богу.
И как же можно обойтись без ненормативной лексики? Да она повсюду в жизни звучит! И как же реали-сту писать о жизни, обходясь без этой лексики?
Уместно - вспомнить стишок С.Я. Маршака:
Я немолод, по портрету ж
Я сошёл бы за юнца.
Вот пример, как может ретушь
Изменять черты лица.
Эту запись вряд ли прочтут товарищи охранители. Но не для них пишу – для читателей. Они найдутся.