Дымились тучи над январским полем, неся себя в далёкое «Нигде».
А там внизу, разорван жадной болью, лежал мальчишка, чей-то Ваня-Коля,
В кордитной гари, в чёрной борозде.
Клубился в тучах гной цветов маренго, ярились лики из кошмарных снов.
А он лежал, Петрусь, а может, Генка, возможно, Браун, Смит, Нечипоренко,
Какой-нибудь совхозный Иванов.
А где-то мать рыдала под иконой, в бездушном свете масляных лампад.
По-над Днепром, над Камой, синей Роной, и била, била скорбные поклоны,
За то, что отдала в военкомат.
Меж тем в дворцах, не ведая печали, дрались паны, по Скайпу тет на тет.
А у холопов кровь! Чубы трещали, цвели огнём Ижевские «пищали»,
И подавались бомбы на обед.
Но жизнь всё та же детская рубашка и коротка, и в говнах до колен.
Так умирали вновь Сашко и Сашка. Один за Нэньку, а другой за Рашку?
За чей-то гонор, то есть ни за член…