В квартире на пятом не видно тех двух с февраля,
Что любовались закатом под самым небом,
Я это узнал от соседа с каюты на борту корабля,
В квартире на пятом я сам никогда и не был.
Он был то ли летчик, а может быть в МЧС,
Она была бог медицины, короче простой педиатр,
А в каждый свободный денек они ездили в лес,
Где он ей играл три аккорда. Или ходили в театр.
Они не снимали, та, что на пятом была его,
Нужды, в общем, не было, так, иногда копили
Он жил по правилу, прописанному Гюго:
Короче, занимать у кого-то они не любили.
Она бы не прочь поднажиться, но что-то такое в нем есть,
Твердила себе сама: он просто еще совсем молод,
Конечно, хотелось нарядов, вкуснее чего-нибудь съесть,
Но шла за картошкой с монетами: серп да молот.
Он рад был всему, благодарен судьбе, не злился,
Ее обожал и маме спасибо твердил за дочь.
И кстати, на кухне, где он втихаря молился,
Висело распятье. Молился он каждую ночь.
Конец декабря. Она пошла собирать на стол.
Куранты, речь нового президента и тусклый свет.
А после январских ей в грудь как осиновый кол:
Приказ. Сокращение. До завтра освободить кабинет.
Она надрывалась, из дня в день кляла его,
И он надрывался в две смены, но все ей прощал.
Как мог целовал, с работы бежал бегом.
Он, повторюсь, кроме нее-то и счастья не знал.
И вот в феврале захотела сварить борща,
Монеты взяла: тоже имя, но реверс теперь другой.
Подумала: хватит, наверное, гориться, жить натощак.
Надела потрепанный плащ, завязалась резинкой тугой.
Обратно с пакетом. На льду заскользил каблук.
Каблук надломился не только на сапоге, похоже
В сугробе сама, все вывалилось из рук
И слезы из глаз – если видел: мороз по коже.
Он поздно пришел. Сразу в кухню. Лежит бурак.
Под бураком записка, он начал читать несмело.
«Я потеряла перчатку, и полюбила другого» - ну как-то так.
И стало лицо его потолочного цвета белым.
Через два дня сослуживцы срезают дверь,
- Бабуля, не уж куда съехал ваш сосед из квартиры на пятом?
Заходят на кухню и видят, хоть верь, хоть не верь:
На люстре висит. Не один. Рядом с тем. С распятым.