Станислав ЗОЛОТЦЕВ
БОЯЗНЬ ЗАБЫТЬ СЛОВО
http://magazines.russ.ru/sib/avt/beryazev/zolot1.html
Вольные размышления над современной поэзией Сибири
(фрагмент, полная версия: www.sibogni.ru/archive/8/143/)
А кто бы мог подумать, что...
А кто бы мог...
...И разве мог автор этих заметок двенадцать лет назад, на последнем Всесоюзном совещании молодых, уже в качестве руководителя семинара слушая и читая стихи тогда совсем еще молодого новосибирца В Берязева, представить, в какие формы и в какой масштаб выльется и взрастет его и в те поры несомненный дар? Вот кто в минувшем десятилетии удивил меня сильнее других своих сибирских сотоварищей по перу, пришедших в литературу вслед моему поколению. (Так разве что читинец Михаил Вишняков, ныне ушедший непонятно в какие творческие дебри, радостно поражал меня своим взлетом в начале 80-х). В. Берязев за прошедшее после упомянутого совещания время вырос, вызрел не просто в настоящего поэта — что и само по себе было бы прекрасно, — нет, он стал писателем универсального, крупного лироэпического плана, способным соединять свое осмысление нынешнего часа отечества и мира с историко-философским и гражданственным охватом глубин русской и мировой истории, создавать в творчестве небывало новый “архетип” Евразии — с ее нередко страшной, кровавой, и все-таки прежде всего исполненной трудов и созидания, дивной и волшебной судьбой...
Одна из значимых граней этой лироэпики В. Берязева — роман в стихах “Знамя Чингиза”. Образ создателя и предводителя монгольского “движущегося” государства стал подлинным открытием поэта-историка: здесь Темуджин не схож ни с одним из своих прежних книжных воплощений. Ни с героем романа В. Яна, ни с героем романа Исая Калашникова “Жестокий век”, когда-то потрясшего меня и возмутившего официозных наших историков. Если бы последние имели нынче какое-то влияние, они бы автора “Знамени Чингиза” живьем съели. Такого Чингизхана мы еще не знали — о котором можно сказать словами шекспировского героя: “Он человек был в полном смысле слова”. И только потому — велик и мудр даже в немыслимой по “европейским цивилизованным” меркам жестокости своей, — пожалуй, лишь два аналога есть ему (т.е. образу, созданному новосибирским поэтом) в ушедшем тысячелетии: Александр Невский и Сталин... Головокружительное произведение: прочитав его, почти Физическую боль почувствовал от того, что оно не стало достоянием всероссийского читателя.
...Из чувства суеверия не стану высказывать в этих заметках свои суждения о другой поэтической “расширяющейся вселенной” моего младшего новосибирского товарища — ибо его новый роман в стихах, героями которого стали наши современники-сибиряки, еще продолжает рождаться под пером автора. Замечу лишь одно: для меня несомненно, что, когда эта вещь будет завершена и увидит свет, читателей поразит необыкновенный сплав чувственно-эротической энергетики с высочайшим духовным взлетом любви, сплав, что стал самим “воздухом” произведения — но этот воздух пропитан духом самой почвы, земли сибирской...
Другое скажу более уверенно. ...В феврале минувшего года вместе с настоятелем псковского храма Св. Князя Александра Невского, что вновь стал воинским храмом, с протоиереем о. Олегом три дня довелось мне пробыть в Чечне, прежде всего — среди земляков-десантников, воинов 76-й Черниговской дивизии, что более известна сегодня как Псковская. Среди окормляемых воинским пастырем и моих слушателей были и десантники 6-й роты. Той самой, что через две недели почти полностью погибла, защищая проход через горный перевал... Ни слова до сих пор я не могу написать о них: перо не слушается, слезы гнева и отчаяния душат горло. Вот уж точно: “Большое видится на расстоянье”. Когда уже летом прошлого же года выступал в полку перед товарищами погибших, читал не свои стихи — читал фрагменты из присланной мне автором поэмы В. Берязева “Псковский десант”:
Нам сказали “духи”: “Уходите!
Разойдемся тихо, без огня.
В Турцию, а может, на Гаити
Все уедут через два-три дня.
И еще сказали: “Дело худо,
Вы — одни, а против — легион.
Русский царь — не боров, он иуда
И безбожник. Вас не вспомнит он!”
...В узком горле горного прохода
На пути из выжженной Чечни,
Словно кость, торчала наша рота.
Поперхнулись ротою они.
...Капитан кричит: "Товарищ Трошев!
Весь огонь на нашу высоту!
Добивайте их! Всего хороше...”
Взрыв!.. переходящий в пустоту.
...Невозможно передать словами, как слушали выжившие в чеченской бойне десантники эти стихи! Если б только вы могли видеть их лица! — лики 20-25 летних пареньков, обожженные дыханием смерти... Этим ребятам было все равно, кто автор услышанных ими строк. Они спрашивали меня, как будто я их написал (хотя я четко объявил их авторскую принадлежность), — “Откуда ты это узнал? они ведь и взаправду нам обещали и в Турцию нас переправить, и в Штаты, и на Багамы...”
И впрямь, спрашиваю сам себя, откуда Володя Берязев, живущий в дальней дали и от Чечни, и от Пскова, мог т а к о е почувствовать, мог т а к сказать о подвиге этих десантников, что сравнение их с воинами легендарного эллина Леонида, спасшими родину под Фермопилами, не выглядит литературным приемом.
Ответ лишь один: на это способен лишь талант, боящийся забыть Слово...
Народ свое слово не забывает.
Другое дело — на его устах оно оказывается лишь тогда, когда ему становится совсем невмоготу.