Этот край опостылел. До точки, до лжи ненавистной,
До одиночества треска поломанных скул.
Испепелив в моей чёрной душонке софиста,
Я вернулся к началу похода. К тебе, Веельзевул.
Танцевать на спине отвратительной мухой мясною,
Вызывая Архангелов тёмных презрительный свист.
Ведь на этой проклятой Земле я обола не стою,
Лишь Паяц может быть там презреннее, нежели артист.
Бубенцов забубённых мои колпаки гомерическим хохотом транс вызывают,
Как тузы с моей лёгкой чугунной руки сюррикенами входят в глаза.
Презираю актёрство. Но, всё же, смотри – я играю
На натянутых нервах, где есть только «до» или «за».
Все октавы звук рвущейся плоти глушит, разве здесь не все те,
Кто заигрывал или играл, как беспечный, дурной гармонист?
«Передайте бокал, уважаемый Ваал! Что хотите, чтоб я станцевал?
То уже ничего не решит.
Болеро это пошло, ну, может быть, твист?» Снова твист?
Но ведь это и было началом! Он послал вразумить меня вас, не развлечь,
Мои песни – картечь, парокластикой лавы ласкаю я слух ваш кимвалом,
Ты отведал однажды на теле своём боевой фиолетовый меч, и я помню,
Как бесы из ряда Пазузу собирали из лужи тебя, словно мерзкую слизь, по ничтожным кускам,
Не настолько ты глуп, чтобы думать, - мол, бессмертные души будут вечно служить украшеньем
Твоим безобразным соскам?!
СЁ!! Он мне повелел – возвещаю момент толковища, как предвестника ядерной, лютой зимы,
Всяк, покинув пожар пепелища, прошагает тот путь от сумы до тюрьмы.
Я за грань и добра и мерцающей тьмы заступивший, тот, кого называли два лагеря «Плеть»,
Я, Создателю вечность свою подаривший : предрекаю – отныне да будет и Небо гореть.