В конечном счёте есть
у нас напротив - море
со дном, на чьё спокойствие молюсь.
И я залягу здесь,
судьбе чужой не вторя,
новорождённый, крошечный моллюск,
способный сладить с тем,
что сны из жизней прошлых
о створки бьются: а поди, отвадь!
и за хитином стен,
полипами обросших,
начну пространство дома обживать.
Не донесёт прилив
несущихся по глади
вестей, и волны с пеною у рта,
твой берег оголив,
пусть спорят, - Бога ради! -
о том, кто - царь и бог, а кто - хунта...
Ни штили, ни шторма,
ни крики хищных чаек
над косяком немых перво-причин,
не выманят с ума.
Уткнувшись лбом в песчаник,
наращивая складочки морщин,
я буду спать и стыть,
не слушая, что шепчут
ветра в ушные раковины утр,
и научусь растить
в утробе чёрный жемчуг,
питая телом нежный перламутр,
и мне приснится то
кафе, где мы встречались
давным-давно, и много лет спустя.
И неба ди-лито:
под оттисками чаек
блестит ещё сырая гладь листа,
и каменный забор,
а рядом, на тропинке -
бутылочных осколков монпансье,
и голубой собор,
в который без косынки
бегу рыдать во всей своей красе.
Трамвай из прошлых лет,
(он здесь, как прежде, в моде -
стрелой летит по краешку земли),
и фар прозрачный свет:
на блеклом пешеходе
холодным клином сходится вдали.
И ты, незнамо чей,
беззубый несмышлёнок:
сквозь пелену оконного бельма
глядишь на мир вещей,
в которые с пелёнок
я горько, безответно влюблена.