А ей давно так не было тепло,
Она привыкла к сырости и тени...
И вдруг опять сбежалось всё село,
Как век назад, в Христово воскресенье,
Когда под колокольный перезвон
Она раскрыла душу новосёлам,
Когда пленял наличников узор
Невиданной и тонкою резьбою.
Когда её так грели голоса,
И детский смех, и перелив гармони...
И всё закончилось пятнадцать лет назад,
Когда тепло от старческой ладони
Последний раз скользнуло по стене
И по завалинке стекло в сырую землю...
Ещё бывали люди, но не те...
Крест-накрест заколоченною дверью
Они навек изгнали дух людской,
Лишая шанса всё начать сначала...
Лишь по ночам, с мышиною вознёй,
Она ещё немного оживала,
И до рассвета видела во тьме
Знакомые, улыбчивые лица.
Цвела герань, как прежде, на окне
И весело скрипели половицы.
Вновь грела печь, и грели голоса,
И всё вокруг дышало чем-то теплым...
И всякий раз отчаянья слеза
Росой скользила по холодным стеклам,
Встречая зарождающийся день...
Из года в год... Но этим тихим утром
Сверкнул просвет в безрадостной судьбе
Случайно кем-то брошенным окурком.
Иль не случайно... Впрочем, всё равно.
Она давно ждала освобожденья.
Вновь к ней, на выселки, сбежалось всё село.
Вновь перезвон... Христово воскресенье...
И все смотрели молча, не дыша,
Как из огня, сквозь дыма покрывало,
Совсем не деревянная душа
Голубкой белой в небо улетала.