У нас никогда ничего не было, кроме этих зимних рассветов,
Ничего общего, кроме этой стерильной ясности,
Никаких дурацких вопросов, а главное - никаких ответов,
И что бы там ни кричала реклама — никакой, матьеё, безопасности.
Да, были ещё ночи, после которых мы приползали к своим, скулили,
Зализывали раны, как будто мы звери - не люди.
Молчали. Как будто бы нас не было. Но только мы были,
И, кажется, мы даже знали, что будем.
Не раз и не два — бесконечно, пока не выдохнемся, не выцветем, как бумага,
Страницы книг зачитанных от вступления до эпилога,
От конечной и до конечной станции, содрогаясь от жадности: "этого мало, мало!"
Но бог с тобой, милая, мы же оба прекрасно знаем, «ничего общего» - это непозволительно много.
И мы задыхались рядом, слепли - две рыбы, выброшенные волной на берег,
Лежали, вывернутые, выпотрошенные, близко - и в тысячах миль друг от друга.
Так о какой верности может идти речь? О какой любви? О какой вере?
Мы просто сошли на конечной станции, и вдруг оказалось, что поезд ходил по кругу.
И мы снова в начале. И у нас — ничего общего.
Только боль, что становится больше с каждым мгновением.
Ничего, кроме боли. И мы уползаем к своим, выжатые, опустошённые, брошенные.
Но бог с тобой, милая, мы же оба прекрасно знаем: "ничего общего" - это благословение.