Разверзшись с грохотом, морская хлябь
Явила ужас взору неба,
Потребовав живую мзду опять,
Высасывая тех, кто не был
В желудке удали подводной.
Рассвирепевшее отродие
Пещер глубоких,
Потомство "кракенов",
Мурен жестоких,
Вновь, омерзительное,
Выползло наружу.
Предстал то многоярусный Дагон,
Восставший из бессмертных волн,
Пожрав все то на дне морском,
Что в старых гимнах прозвучав,
Пиратами было воспето
Под шум дождя и крепкий ром,
И трепетною молнией согрето.
Теперича явился он за жертвой,
Погрязшей во грехах
Земного наслажденья.
Он поименно знает первых,
В подобном деле преуспевших,
Но нынче жмущихся
За спинами последних.
И не спасет того ни дерево, ни сталь,
Кого он в черных списках заприметил.
Ни плач сестер,
Ни материнская печаль
Карающее жало не ослепят.
Мокротой харкая, накладывает лапу
На дух святой, что уж давно нечист,
И мысли тошнотворные собрата
Читает, и светлеет его лик.
Он понимает: не ошибся,
Избрав из многочисленной орды
Того, кто молится,
Уткнувшись в глину,
Пытаясь расплатиться жизнями других.
И сгинут пусть в пучине сестры, мать.
Пусть не увидит он их больше,
Ему на это наплевать,
Мечтает он пожить подольше.
Свирепый рев от радости издав,
Да так, что чайки позеленели,
Схватил глупца Дагон.
Немедленно сожрав
Его, пустился он к своей пещере.
Там, перед родственной душой
Он отворил прокляты двери,
Швырнул ее в загончик небольшой
Для тех, кто все еще
В него не верит.