Человек-оркестр

Константин Потапов
Взгляд находит отблеск улицы в люстре.
Из раковин кухонь поют моллюски.
Где-то к юго-востоку дымит сигарета.
Без пяти Москва.
Наступает лето.

Столбик пепла чуть больше столбика ртути.
Человек одинок. Человек, по сути,
одинок. Занесённый строкой в небесный
реестр, под нос напевает песню:
Как дела. Хорошо. Как скажешь. Ок.
Человек одинок.
Сам себе оркестр.

Можно встать и порадовать лысину шляпой,
прогуляться до парка, сверкая флягой,
схватиться за бок, уронить ключи.
Человек одинок.
Человек молчит

о чём-то большом, невыносимом,
человек прошёл тридцать три Хиросимы,
насмотрелся на полночь, вкусил золы,
видел тысячу два километра зимы,
позабывший все числа, стёр своё имя.
Так и не смог
быть с другими.

Три часа ночи. Гудение лифта.
Корабль во тьме налетает на рифы,
ругань матросов, проклятие, хохот,
завыванье ветра, вступление хора,
сигналы морзянки, обрывки молитвы,
плач капитана, гудение лифта.

Можно встать, прогуляться, развлечь санузел.
Если долго вверять дорогое музе,
останешься вовсе немым и сирым.
Человек одинок. И на том спасибо –

иначе была бы рядом подруга,
уверяла б в обратном, считала бы рубль,
варганила что-то, носила одежду,
напомнив всем видом о неизбежном
финале: перроны, рыдания, снег.
Всё к одному.
Одинок человек.

Доживёшь так когда-нибудь до тридцати и
обнаружишь себя на съёмной квартире,
много куришь, не пьёшь, даже пишешь маме,
не то чтобы счастлив, но в общем, нормально.
Чем меньше близких, тем дальше твой слог
уводит куда-то.
Ты одинок.

На конечной станции, на пустыре,
посмотри на себя, как же ты постарел.
Занесённый строкой в небесный реестр,
ты стоишь над бездной, человек-оркестр,
и взираешь на звёздное дело всевышних,
с надеждой и скорбью, что кто-то услышит
симфонию сердца,
твой звук обожжённый.
И возносится в небе
кисть дирижёра.