А он не один такой, с тоскою по прежнему времени,
Судачит с другими в Стамбуле, о том, что могли поправить:
Носком, утвердившись в стремени,
Байки до боя травит.
Пулю берёг на Ленина,
На пролетария тратит.
Лавиной распорот конною, серый кисель шинелей,
Шашками тульи вспороты, болью в плечо протяжной,
За частоколом елей
“Максим” шьёт стежки портняжьи.
Как жерновами мелет,
Гильзы частит, куражлив.
Интендантских полковников кители, темнее оскаленных лиц,
На набережной прогулочной, нет кавалеров с дамами.
Дымком распухает блиц,
Веревки выданы даром им.
Борзописец из заграниц
Снабжает публику драмами.
Казаки в папахах, справные, с запасом харчей на месяц,
Юнкерских рот штыки глянцем горят, исколоты.
Красные землю месят
Под тряпкой с серпом и молотом.
Всех закопают вместе,
О каждом заплачет колокол.
На стрелах синих распяты им, карты штабные метит,
Мундир, оправляя с газырем, ведет карандашный след.
Под взмахом казацкой плети,
Конь бьёт копытом, блед.
Всадник за ними – третий.
Имя второму – Смерть.
Они все в соку и в силе, с тоскою в глазах, собачьей,
Они о Париже грезят, на пристанях груз таская.
Мечтают – билет оплачен.
Волна бьёт о борт морская.
Дома супруга плачет,
Дочери прядь лаская.
Волна бьёт о борт морская, арбузные треплет корки,
Мешки на солёных спинах, сходни всё уже, уже.
Босяк спит, не сняв опорки,
Чайка над молом кружит.
Кофе турецкий – горький.
Нефть и окурки в луже.