Жил последний эстет в жестких ритмах железного века,
Рядовой гражданин без особых заслуг и примет,
В старом доме панельном на Сретенке, донельзя ветхом,
Предназначенном к сносу за полную выслугу лет.
Падал снег или дождь барабанил по сморщенным крышам,
По асфальтам истертым, по грубой брусчатке дорог,
Хлопнув дверью подъезда, скрижали окрестных мальчишек,
Он спешил по утрам до ближайшей платформы метро.
Где служил, как с делами справлялся, чем занят был раньше,
С кем ругался за фонды, с кем теплую дружбу водил?
Не имеет значения вовсе в истории нашей,
А о том, что имеет, еще будет речь впереди.
Жил последний эстет, до конца прозу жизни изведав,
Ни тебе степеней, ни знакомств в артистичных кругах!
Возвращаясь домой, и покончив со скромным обедом,
Он садился к столу с фолиантом старинным в руках.
Свет вечерней звезды отстраненный, тревожный, зовущий
Распадался на блики, в оконном проеме мерцал.
Раздвигались неровные стены приземистой «двушки»,
Горный луг открывался в немом окружении скал.
Растревоженный ветром катился массив травостоя,
Пламенели на солнце бутоны ярчайших цветов.
Три красавицы юных в прозрачных одеждах Востока
Шли по влажной земле, оставляя цепочку следов.
Повторяя причудливый контур изгиба межгорья,
Окруженный нечастым, стремящимся в высь сосняком,
Плоть от плоти глубин ювенильного древнего моря,
Отражая свод неба, овальный синел водоем.
Рядом с ним, пробиваясь сквозь зелень фруктовых деревьев,
Подымались строенья, и плоские крыши домов
В зыбком мареве знойном парили, кружа над деревней,
Как ковры-самолеты из детских утерянных снов.
Шли стада к водопою, сушились рыбацкие сети,
Бултыхалась в прохладной озерной воде ребятня.
Сладким соком в полях наливались колосья посевов,
Плыл обеденный полдень бескрайнего летнего дня.
Смуглокожие девы в садах наполняли корзины
Золотистою мякотью сочных округлых плодов.
Виноградные гроздья огнем фиолетово-синим
Полыхали сквозь зелень на склонах покатых холмов.
И тогда он спешил все запомнить и все опредметить.
Оживить и затем на грунтованный холст нанести
Перспективу долины, игру полутени и света,
Горизонт раскаленный и дневок пастушьих костры.
Потаенная область, домен тридевятого царства,
Уголок Парадиза иль древнего племени скит?
Ощущал он биение жизни на кончиках пальцев,
Точно лекарь, считающий пульс на запястье руки.
Ближе к полночи, в куртке, одетой на голое тело,
Выходил на балкон, затянувшись некрепким дымком.
Город спал в тишине, только изредка звонкие трели
Раздавались и гасли, дробясь, над трамвайным кольцом.
Новый день начинался двухтысячно-энного года,
Пристяжные Прогресса тернистым тянулись путем.
Ничего не менялось: Христос, Мухаммед, Иегова
До сих пор не явились в своем воплощенье земном.
Но за мутной цифирью победных финансовых сводок,
Мониторов мерцаньем, свершением планов и дел
Человек не от мира сего, сорока лет от роду,
Над раскрытою книгой в глубоком раздумье сидел.
Мы другие. Нам ближе рыбалка, футбол и работа,
Груз житейских забот, непонятная логика жен.
Просто добрые люди, и только, из крови и плоти,
Для которых закон :» Береженого Бог –бережет!»
Мы другие. Мы скроены, видимо, в чем-то иначе.
Но однажды, как будто внезапно очнувшись от сна,
Вдруг поймем, что в кружении дней до конца не растрачен
Свет далекой звезды, в миг рожденья заложенный в нас.
Может в этом таится причина великих наитий,
Обжигающих слов, откровений сонат и картин…
Спит последний эстет, чуть балконная дверь приоткрыта,
Звездный ветер колышет прозрачные сборки гардин.