Все утешали: после сорокового дня немного отпустит. Станет легче. Я не верила и не хотела, чтоб стало легче. Легче – значит, забыть и смириться. Вот смирения-то мне сильно недоставало. Второй месяц я целыми днями сидела на диване, прижав к лицу полотенце, ревела белугой и спрашивала: зачем? Почему? За что? Шепот падал в пустоту квартиры, уходил в пространство, во вселенную, в космос... Космос молчал.
За окнами пылил июль. Солнце вливалось в распахнутые створки, теплый сквозняк мотал легкие занавески. Я пряталась от лета, пестовала свое горе, поила его слезами. Второй месяц сидела в пустой квартире, изредка и очень неохотно выходя в магазин. В квартире происходили странные вещи: как-то резко вдруг перегорели сразу несколько лампочек, сломались шпингалеты, несколько раз захлопывалась входная дверь, оставив меня в коридоре без ключей, хотя я прекрасно помнила, что повернула собачку... Перегорели две конфорки. Треснули кое-где обои. В конце концов, прорвало воду в стояке. Кухню и прихожую затопило, потому что квартира не могла больше вместить в себя столько депрессивных эмоций и хотела смыть их прочь. Наверное, космос все-таки как-то реагировал.
Но я не понимала этих знаков. Я вяло вызывала слесаря или бежала к соседям за помощью, неполадки устранялись, я наводила порядок, садилась на диван, брала полотенце и снова начинала реветь. Я перепробовала все виды рыданий, всхлипывала то на Аааа, то на Мммм, то на Ыыыы. Мммм щекотало губы. На Ыыыы было лучше всего, протяжное вытье наиболее полно передавало безысходность.
Не могу сказать, что мне сознательно хотелось умереть. Я просто не знала, как жить с этим дальше, как жить вообще. Возможно, все было бы по-другому, будь я по-настоящему верующей. Может быть, нужно было меня трясти и тащить прочь из дому. Кто-то пытался, звонил – но я не подходила к телефону. На работе сказала, что работать я сейчас не могу, и мне не ставили экскурсий уже полтора месяца. «Хочу побыть одна», - сквозь зубы пробормотала я, и родители увезли девчонок на весь остаток лета в деревню.
Оглохнуть, ослепнуть, не двигаться, остаться в пустоте и одиночестве, молча разговаривать с космосом, плакать. Не думать. Сейчас мне трудно представить, что от природы смешливая двадцатипятилетняя женщина могла провести в таком пограничном состоянии несколько недель, игнорируя весь мир за пределами своей квартиры. Это исключение себя из жизни полностью перевернуло душу и прочистило мозги. Несмотря на замужество и рождение двоих детей, я по-прежнему оставалась достаточно наивной и не очень покладистой еще-почти-девчонкой. Верила в сказки с хорошим концом. Жила как в вате, оберегаемая то родителями, то мужем от разных бед. Никогда по большому счету не остававшаяся одна. И вот, все это кончилось. Я повзрослела. Что меня убивало – почему за взросление надо платить такой страшной ценой. Почему так несправедливо. Говорю же – не было во мне смирения тогда. Не было.
Утром того дня я забрела в гостиную, включила телевизор – без его бормотания в пустой квартире наедине с космосом было бы совсем жутко. Взяла полотенце и принялась точить слезы. Но что-то было не так. Не получалось сосредоточиться на тщательно лелеемом мною горе и уйти куда-то в притягательные темные пустоты. Все последнее время я ощущала рядом некое присутствие, которое про себя называла – и продолжаю называть – космосом. Сегодня его не было. Я поплакала еще, скорее по привычке. Потом уловила простые слова:
- Иду, самое, из бани. Морда красная такая… Не знай, чего рассказывать-то…
Я отвела от лица полотенце и невольно прислушалась. Похоже на северную говорю, родное… К концу монолога Михаила Евдокимова мои глаза высохли. Похоже, в том состоянии это было равносильно истерике от смеха. А потом зазвонил телефон, и я встала и подняла трубку…
Собственно, звонила зав отделом – сказать, что пора выходить из депрессии и начинать учиться жить заново. А для начала взять и провести экскурсию.
- Надя, я не могу. Я ничего не помню.
- Ну и что. Ты возьми с собой карточки. Веди по карточкам.
Карточки – это такие шпаргалки для экскурсовода, с названиями, датами, краткой информацией. Я всегда возила их с собой, но редко доставала из сумки. Уже было не нужно. Год назад я просто жаждала получить эту работу, не остановила сверхскромная зарплата, занятые выходные и ненормированный рабочий день. Я и сама не заметила, как горячо желанная работа стала рутиной. Все группы стали казаться похожими одна на другую. В каждой обязательно были свои типажи: толстяк, балагур, свой мачо, своя неземная красавица, своя всезнайка в очках, одни и те же вопросы, они и те же реакции. Были у нас и свои экскурсоводческие развлечения: сегодня говоришь об одной стороне Тверской, завтра – о другой… Сегодня больше рассказываешь о Москве исторической, завтра – о современной. Сегодня заводишь группу в Кремль через Никольскую башню, завтра – через Боровицкую. И так далее…
- Ладно, - сжалилась Надежда. – Я тебе поставлю под перевод. ЭКГ и Мавзолей. Поедешь с Укропом, он катает группу по безвалютному обмену. Ничего, справишься, если что – Укроп прикроет.
ЭКГ – это обзорная экскурсия по городу. Укроп – это переводчик, действительно с овощной фамилией. Его все любили, он был легкий и веселый. Со всеми на ты, где он – там улыбки, шутки, громкие разговоры. Такой рубаха-парень. Между тем, парню было далеко за сорок. Про него сплетничали, что он обязательно завозит свои группы в определенные магазины сувениров, где имеет процент от выручки. И у него свои фотографы на Красной площади, тоже прикормленные. Сейчас подобные вещи никого не удивляют, простой бизнес, приработок. А в те времена такое было почти фантастикой.
Давать экскурсию под перевод Укропа было легче легкого. Он знал все экскурсии наизусть, впрочем, как и все наши водители. Кажется, тогда ввели какие-то ограничения, и вести экскурсии могли только аккредитованные экскурсоводы. Может быть, именно потому нас и ставили Укропу в пару, что такой аккредитации у него не было.
Ну что ж, возразить мне было нечего. Космос раздвинулся. Надо было жить дальше.
Наутро, перебрав свои немудрящие вещички, я остановилась на легкомысленном голубом платье из марлевки, отложив со вздохом все то черное и тяжелое, что я носила, если было нужно выходить из дому. Обещали жару под тридцать. А вот никаких босоножек или летних туфель у меня не было. Просто не успели купить… ну, до того… а потом мне стало не до покупок. Поэтому я достала свои серо-белые свадебные лодочки на низком каблучке-гвоздике. Платье с ними в паре смотрелось простовато, но делать было нечего.
- Привет! Красивые туфли, - Укроп заглянул мне в лицо, которое я старательно отводила. Мне мучительно хотелось заплакать, и я с трудом сдерживалась. Зачем я только согласилась? Укроп похлопал меня по плечу:
- Ладно, ладно, держись.
И мы поехали.
Группа оказалась американская, в основном тинэйджеры. Несколько взрослых – видимо, учителя. Забирали мы их из гостиницы «Молодежная» на Дмитровском шоссе. Они приехали по особой программе, несколько дней в Москве, потом – Питер, Киев и Минск, на нашем жаргоне – круиз. За все их пребывание платила какая-то московская школа, а потом в Америку отправлялись русские дети, и там все оплачивала американская сторона. Тогда, в начале девяностых, мы очень дружили с Америкой. Туристы валом валили, размещать было негде, и отдел приема селил их иногда чуть не ли в школах-интернатах.
Приехавшие же к нам американцы – «америкосы» на нашем экскурсоводческом жаргоне – казались существами из другого измерения. Они опасливо смотрели на этих странных русских, странные русские тоже любопытствовали и буквально сканировали взглядами: как пришельцы одеты, во что обуты, как говорят, как едят… Америка тянула, как мощный магнит. Все мечтали уехать туда, неважно, в каком статусе. Или хотя бы подражать им – в прическах, в одежде.
Наша с Укропом группа оживленно защелкала фотоаппаратами, когда мы свернули на Тверской бульвар, еще бы – несусветная очередь в МакДональдс. Нам с Укропом стало почему-то неловко. Один из американских учителей - толстоватый, как-то типично по-американски рыхлый и кудрявый блондин в модных очках-слезках - провожал задумчивыми взорами вышагивающих по бульварам девушек. И было понятно, что наши безвкусно, а то и откровенно плохо одетые девушки очень ему нравятся…
На Красной Площади этот белокурый крутился рядом с нами. Укроп трещал, как заводной. Я чувствовала себя лишней, не только на экскурсии, но и вообще в этом сверкающем, солнечном, шумном летнем полдне. Нет, нет – обратно на диван, не могу, тошно. Я отрешенно стояла позади разглагольствующего Укропа, и мне хотелось лечь на брусчатку и завыть.
Белокурый подошел ко мне и что-то спросил. Я машинально ответила. Он удивился:
- Вы говорите по-английски?
- Немного.
- А я говорю по-русски, чуть-чуть.
«Чжуд-чжуд».
Я безразлично кивнула:
- Хорошо.
- Карошо? О да, карошо!
Следующее, что он сказал:
- Nice pumps.
Да, туфли действительно были красивые. Элегантные, на тонкой подошве, мягкие. Совсем не подходили к этому голубому платью. Не годились для беготни по городу, маленькие каблучки проваливались в мягкий асфальт, ступни сквозь подметку чувствовали все неровности брусчатки.
- Это свадебные. Я их почти не носила. Несколько лет просто лежали. Вот, решила надеть. У меня муж умер. Разбился на машине больше месяца назад. Это первая моя экскурсия после…
До сих пор не знаю, почему я это ему сказала. Как-то само вышло. А ведь потом, еще долгие годы, я просто не могла выговорить этих слов. Старалась не встречаться с прежними знакомыми. Резко ограничила круг общения, чтобы только не говорить и не видеть в глазах растерянности и сожаления. А тут – просто слетело с языка.
Белокурый ничего не ответил, только покачал головой. Потом цокнул языком и еще раз покачал головой. И все.
Его звали Кристиан. Крис. Из Сан-Франциско. О, Сан-Франциско! Я мечтала побывать там, «вдев немного цветов в свои волосы». Крис удивленно закивал, он знал эту песню Скотта Маккензи. Он сказал, что любит Толстого. Ну, все любят Толстого. А я люблю Достоевского.
- Я думал, что русские другие. Около университета на Воробьевых горах ты сказала: памятник сталинскому тоталитаризму. Ты не боишься так говорить?
(Я это сказала?! И Укроп перевел?!)
- Это правда. Теперь нам разрешили ее говорить, - с горечью заметила я.
Америкосам было так же любопытно: какие мы? Из чего сделаны? Крис предпочел бы остаться тут и разговаривать со мной, но Укроп уже повлек группу к входу в Мавзолей.
- Но я не хочу туда идти, - взмолился Крис.
- Иди-иди. Come on. Говорят, его скоро закроют. Может, это последний шанс. Потом будешь жалеть.
Я попрощалась и пошла домой. В Мавзолей я точно не хотела, пусть уж Укроп сам их ведет. Кстати, Мавзолей до сих пор так и не закрыли.
Наутро я снова вела ЭКГ из Молодежки. У меня хватило мужества даже на то, чтобы посидеть десять минут в гостиничном баре, нашем негласном месте встреч. Я послушала болтовню наших девчонок, выкурила сигарету-другую и пошла в рецепцию. В лифте встретила Криса, какого-то растерянного. Он сказал, что хотел купить немного сувениров в гостиничном магазине, но у него не взяли доллары.
- Мы ведь по безвалютному обмену. Нас предупредили, что менять доллары в городе опасно. И чтобы покупали что-то только в гостинице. Но у меня нет русских денег…
Он казался очень огорченным. Расстроился – не привезет в Сан-Франциско матрешек, поддельную буденовку или майку с надписью «Агент КГБ». И как это Укроп упустил потенциального клиента? А еще я знаю, как может наорать и унизить какая-нибудь толстая русская тетя - кассир или уборщица…
- Ты не хочешь купить у меня двадцать баков?- уныло спросил Крис.
- Не хочу. Пойдем в магазин, посмотрим, что можно сделать.
Тетя оказалась непробиваемой, и я просто заплатила сама за сувенирную ерунду, которую он выбрал. Конечно, у меня было совсем мало денег, и в ближайшем будущем нас ждала настоящая нищета, если я не исхитрюсь и не придумаю что-нибудь с работой. Да и сейчас – я истратила даже заначку на сигареты. Но я без лишнего звука выложила все до копейки. Вот тебе, капиталист, знай наших, знай широту русской души. Я небрежно махнула рукой в ответ на американские излияния. В глазах Криса горел восторг.
Надежда, зав нашего отдела, оказалась права. Потихоньку я оживала. Вечерами было мучительно одиноко, пришли странные сны, в которых Юра возвращался домой. Было ужасно просыпаться с чувством полного облегчения (ну все, смерти нет, попугали, и хватит; happy end) и через минуту умирать от горького разочарования. Но скоро должны вернуться родители, скоро квартира оживет от детских голосов. Все будет – не хорошо, но как-нибудь будет.
Укроп увез своих америкосов дальше по маршруту «круиза». Я попросила Надю занимать меня по максимуму, без выходных, и катала бесконечные группы по плавившейся от солнца Москве. Ноги мои ныли, свадебные лодочки сильно поистрепались. Денег, чтобы купить подходящую обувь, не было. Я терпеливо ждала похолоданий, но пока погода продолжала радовать. Я даже сшила себе пару легких юбок и кофточку. И вот, недели через три (когда я и думать о нем забыла) в Молодежке снова появился Укроп. Мне поставили Кремль под перевод, и я удивилась – опять та первая группа… Я думала, они уже давно уехали в свой Сан-Франциско.
Наши америкосы как-то изменились. Возмужали, что ли. Закалились и немного утратили лоск. Все-таки две недели на российских просторах – это не кот начихал. Если в Москве они шарахались от русской экзотики, то уж в провинциях они, бедные, наверное, натерпелись… Они не могли понять, почему в барах гостиниц все прохладительные напитки подают теплыми. Почему нет льда? Вместо льда они пихали в пепси-колу мороженое. Они не ели бефстроганов из печенки. Впервые попробовали гречку. У кого-то украли фотоаппарат, кто-то потерял очки. Они поражались, что Укроп вел экскурсию по Киеву сам, без местного экскурсовода. (Укроп снисходительно скривился и подмигнул мне). В общем, сказал заметно похудевший Крис, столько приключений.
После Царь-Колокола и Царь-Пушки, уже в автобусе, Крис задал традиционный мужской вопрос, и Укроп противненько усмехнулся. Это меня разозлило, и я ответила Крису:
- Пойдем, я отведу тебя на Арбат.
Крис пошел за своим рюкзаком.
- Ты с ума сошла? – осведомился Укроп.
- Почему? Это нельзя? Не старые же времена.
- Времена всегда одинаковые. Ты идешь вдвоем с иностранцем. Тебя завтра с работы уволят. Ты что, не понимаешь?
- А почему вдвоем? Может, еще кто-то захочет. Ты спроси, я всех заберу. Что такого-то?
- Правильно, - поддержал меня Валера, наш водитель. – Пусть вообще все едут. Я отвезу. Только обратно сами, на метро.
Америкосы радостно загалдели.
- Но как же обед? Ланч? – не унимался Укроп.
- Ланч в отеле, ффуу! – наморщили носы америкосы. – Теплая пепси-кола и жирный суп. Буэ!
Крис (рюкзак перед собой наперевес, чтобы не обокрали - все как учили) развел руками – дети, сама непосредственность. Я положила голову Укропу на плечо:
- Укропов, поехали с нами, а? Поедим в русском МакДональдсе!
- Cool, so cool!!! – заорал весь автобус, и Укроп сдался. Я поцеловала его в щеку. Он смущенно отмахнулся и пробормотал:
- У меня дочь – почти тебе ровесница…
Да, эта летняя жара. Тесный Арбат. Восторженные глаза Криса: как, сам Бунин? Вот прямо в этом доме? И ПуськИн? Вон там? Не ПуськИн, садовая голова, а ПУУУшкин! Много света, много солнца, много лета. Тихие переулки, проходные дворы, и вот мы с Крисом уже на Калининском. Укроп увел всех в Макдональдс, и я опасаюсь, что эта пешая прогулка по разжаренной Москве и стояние в очереди на Тверском бульваре останутся самыми яркими впечатлениями от поездки для наших америкосов…
Мы присели на парапет, съели по мороженому. Поморщившись, я стянула с пяток убитые лодочки. Они болтались на усталых ногах, как шлепанцы. Мы немного поспорили, как правильно было бы перевести на английский название романа Толстого – “Anna Karenina”, “Mrs. Anna Karenina” , “Anna Karenin”… По правилам выходило – “Mrs. Anna Karenin”, но мы оба отвергли этот вариант как совсем нетолстовский.
Вечерело. Солнце уходило за высотки, пахло вечерней пылью. Пора было возвращать Криса в отель и ехать домой, к своему расступившемуся космосу.
- Сейчас. Еще немного посижу, - кивнула я вопросительно взглянувшему на меня Крису. И добавила по-русски, скорее сама себе:
- Чего ж так ноги-то гудят?
И тут Крис вскочил и потянул меня за руку - пойдем! Притащил в магазин, так называемый коммерческий, куда я из-за дороговизны и носа не совала. Прямо здесь, на Новом Арбате. Среди гор цветастого барахла он нашел страшненькие розовые босоножки, без каблуков, мягкие, с бантиками. Он достал свои доллары без опаски, что на него со всех сторон сейчас кинутся русские бандиты и грабители. Продавцы в коммерческом оказались намного сговорчивее и не побоялись взять валюту.
И вот мои свадебные туфли оказались в коробке, а на ногах - гадкие розовые босоножки с бантиками. Совершенно уродские. Но каким-то шестым чувством я понимаю – нельзя отказаться. Просто нельзя.