Отношения между мужчинами и женщинами выдумали женщины. Им все надо усложнить. Чувство неполноценности тоже кто-то выдумал, а теперь ему приходится сидеть и думать и об одном, и о другом. Наверху никак не уложат ребенка. Слышно, как он вырывается из цепких любящих рук, тянущих его в направлении ванной. К кому-то приехала неотложка. Красно-желтые огни перемигиваются, раскачивают комнату. Кажется, что он стоит на палубе прогулочного корабля, слишком маленького для того, чтобы противостоять настоящему открытому морю. Он давно не был в отпуске, вот что.
Он возвращается к столу, к вечеру превращающемуся из обеденного в письменный, и раскрывает тетрадь в слегка растрескавшейся кожаной обложке. Она исписана на четверть, не более. Еще хватит места на повесть или на первую часть романа. Романы надо писать на бумаге, настоящей бумаге.
За дальней стеной - перепалка двух голосов, потом - женский визг по нарастающей. Скоро они утихомирятся и можно писать дальше, но пробудился уже и начал точить кость маленький злобный червячок, привычное чудовище правого виска.
Он встает и идет в ванную, открывает зеркальный шкафчик. Зеркало надо бы заменить, оно покрыто трупными пятнами отслоившейся амальгамы, и лицо в нем кажется болезненным, в ржавых нарывах.
За дверцей - маленькие его помощники, соавторы, можно сказать. Таблетки для сна и для бодрости, чтобы сосредоточиться, для эрекции, чтобы успокоиться, для аппетита, для похудания. Таблетки утренние замедляют разрушительный эффект вечерних. Выбирает круглую коробочку, со щелчком выдающую ему таблетку от мигрени. Ну вот, можно работать.
Он возвращается к столу, к странице, успевшей за это время покрыться серыми пыльными катышками сумерек. Он думает о сумерках и о соседях. Встречая их в подъезде, трудно представить, что это они выкрикивали оскорбления, стонали в туалете и постели, шлепали детей. На лице визжащей давеча дамочки не найти следов скандала, этот мутант домашнего насилия улыбается ровной, безразличной улыбкой. Он тоже мог бы кричать от страсти или на детей. Точнее, он откричал свое. Он всегда ставил семью превыше всего, и куда же он пришел в результате? Он выводит на странице: "Отец был..."
Он карабкается по длинной черной стене, уходящей в немытое небо. Карабкается долго и опасно, пока стена вдруг не опрокидывается лихо, превращаясь в бесконечный туннель, уходящий под землю, по которому он несется отчаянным поездом, мимо черноты, и единственный всплеск света - это ребенок из соседней квартиры, грозящий ему пальцем: "А потому что нa психоанализ надо было ходить два раза в неделю!" А потом он просыпается, и это уже среда. Все еще среда, и впереди - три рабочих дня, наполненных бессмыслицей, а потом он опять усядется перед кожаной тетрадью, чтобы записать все это.