I
Никитин был Афанасий, что означает «Бессмертный»,
так его в детстве дразнили воображаемые друзья.
Мать его располагала мысли свои в конверты
и сжигала конверты повсюду, где было нельзя.
Родился он как положено – вылез назад ногами,
кричал, если было не велено, не спал, если нужно спать.
Его посылали к лешему, бранили его матюгами.
Он прижимался доверчиво ко всем, в ком чувствовал мать.
Порою глядел он на стены заветрившегося сарая
и жмякал в кармане мякиш кислого хлеба. Порой
он залезал на дерево и прикасался к краю
неба, свисавшего тучами. Над кротовьей норой
мог он часам просиживать, крики людей ничтожа,
мог для коровы мертвой цветные плести венки,
мог в колодце заброшенном видеть страшные рожи,
мох собирал на болотах, мог собирать кизяки —
чтобы построить хижину. Мать звала его к ужину,
он приходил неохотно, еда не прельщала. И вдруг
он себя обнаружил лбом никому ненужным,
шестнадцатиледним дебилом. Мускул его упруг,
мозг его подготовлен, жаль, что немножечко немощен,
руки его здоровенны, но неумелы ничуть.
Умный Никитин понял, что он – комичное зрелище,
Взял он коня и котомку и отправился в путь.
II
Никитин увидел воду. Зыбь на воде была.
Зыбь по воде ходила, будто вода жила,
будто вода превращалась в жидкую форму земли.
Видел Никитин воду, и на воде корабли.
Каждый корабль из дерева, хлопок в его парусах.
Двигался каждый парус, а в окрестных лесах
двигались листья, ветви, соки внутри стволов.
Двигалось всё. Никитин стоял, не касаясь слов.
Стоял и глядел на воду. На волны. На пальцы ног.
Был, как и прежде, бессмыслен, но не столь одинок.
III
Он увидел пески. Он лежал на песчаном холме,
и в уме разбирал то, что выросло в этом уме.
Было жарко под солнцем, и холодно было во тьме.
IV
Развенчивая осознанное, Никитин шел между царств,
между планетных затмений и межпланетной разности,
между жидких сомнений и затвердевших пространств,
промеж цветущих несчастий, вдоль увядающей радости,
мимо морей, в которых полно говорящих рыб,
мимо страны с загадочным именованьем Магриб,
мимо неведомой Индии шел в ненужный Китай.
И говорил про себя, чуть слышно: «Тай-тай, налетай».
V
Ему улыбались растения, ноги в горах отказывали,
А он, веселясь, записывал в тетрадях белиберду.
Его возили верблюды, дельфины ему рассказывали
Как дуют туземцы Австралии в смешное диджериду.
Скрипели доски на палубах, кровили десны от голода,
И жизнь оказалась прекрасной, и смерть оказалась смешной.
Дельфины с верблюдами хором пели акафист на проводах
бессмертного Афанасия из темницы земной.