Уже полчаса Перша сидел неподвижно, подперев голову двумя руками и глядел на середину стола, застланного куском брезента. Слева на столе лежала папка с чистыми листами бумаги, справа несколько немецких газет, одна из которых на украинском языке. А в центре стоял солдатский котелок. Пустой, старый-престарый, обшарпанный котелок. Алюминий его стенок был настолько стар, что края котелка крошились при нажатии на них пальцами.
В начале дня два полицая привели к нему задержанного на путях городского сумасшедшего. Был приказ немецких властей задерживать всех, кто появится у железнодорожных путей. Полицаи и задержали этого дурачка.
Перша презирал своих подчинённых – полицаев-украинцев, считал их тупыми, ленивыми и жадными. Делать ничего не хотят, соображать не способны, а что ни увидят, всё тащат.
От задержанного смердело, он был грязен, лицо покрыто язвами, из которых сочилась сукровица. Между пальцами грязных рук виднелись разводы, какие образуются, когда немытые руки потеют и от этого местами приобретают более светлую окраску. Лишь один указательный палец был чистым – его дурачок постоянно совал в рот. Перша был брезглив, поэтому велел полицаю обыскать доставленного. В карманах у того ничего не было. В сумке, висевшей на плече, что-то топорщилось. Полицай высыпал содержимое на стол и стал перебирать и раскладывать в разные стороны: кусочек заплесневелого хлеба, пол огурца, гайку с стёртой резьбой и привязанным сыромятным ремешком, разноцветные камешки… Всё время, пока полицай возился с этими вещами, Перша наблюдал за дурачком. Тот напрягся и глаз не отрывал от рук полицая, будто боялся, что тот что-нибудь зажилит. Когда же полицай взял в руки солдатский котелок, дурачок буквально подался вперёд, затрясся и завертел головой, ища у кого-нибудь поддержки или защиты. Этот котелок был ему особенно дорог и дурачок, Перша был в этом уверен, не «играл», не придуривался – содержимое сумки было единственной собственностью дурачка и он им дорожил как драгоценностями.
Перша вынул из стола перчатки, натянул их и взял в руки котелок.
- Твой? – спросил он у задержанного. Тот закивал и замычал что-то невнятное.
Перша повертел посудину, осмотрел со всех сторон. Обычное старьё, в деревнях из таких кормят кошек или дворовых собак.
- А зачем он тебе? Отдай мне.
Владелец старого черепка замотал головой и замычал, давая понять, что ни за что не отдаст. Перша пошёл на хитрость – отставил котелок на край стола и заговорил с задержанным самым добрым тоном, стал спрашивать, как зовут, где живёт, что делал у путей. Всё, что смог он понять из мычания этого бродяжки, это что зовут его, кажется, Витя. А вот где и с кем живёт, зачем шлялся у платформы, как и ничего другого узнать не удалось. Речь дурачка была совершенно невнятной, почти нечленораздельной. Во время своих расспросов Перша попытался незаметно убрать котелок под стол. Однако это ему не удалось – дурачок сразу заметил движение руки Перши и снова затрясся. Тогда Перша принялся рассматривать котелок внимательней. Всё, что смог он увидеть кроме обычных царапин и вмятин, были накорябанные неясные буквы, цифры и знаки. В одном месте была нацарапана половинка солнца (нижняя его часть), дальше стояла чёрточка и буквы ПП, потом цифра 2. Ниже - левая половинка солнца и крестик, после которого стояли буквы СБ и цифра 3. И в таком же духе ещё несколько закорючек, букв, цифр. Ничего Перша не понял, но что-то его заставило насторожиться. Немецкое начальство требовало от него результатов поиска связников городского подполья с партизанами, а через рацию последних и с командованием Красной Армии. Время шло, подпольщики передавали какими-то способами сведения о движении на железной дороге и скоплениях составов на станции (время от времени ночами налетали советские фронтовые
бомбардировщики) - а Перша не мог выйти на самый завалящий след.
Сейчас он велел вернуть этому калеке его вещи (кроме котелка) и вытурить за пределы станции. Вообще-то всех задержанных он обязан был направлять в комендатуру, но отправить туда дурачка… Клаус Цинклер подумает, что Перша издевается над ним, и взгреет по первое число. Дурачок стал упираться, плакать и стенать, бросаться к Перше, требуя свой котелок. Но Перша был непреклонен и котелка не отдал. Беснующегося Витю вытолкали за дверь и погнали через площадь. Дальше вести его полицаи поленились и пнув напоследок в первом же переулке, вернулись к крыльцу сторожки, которая и была резиденцией Перши.
Устав думать об этом злосчастном котелке, он поднялся, прошёлся по комнате, постукивая котелком о ладонь в перчатке, потом вышел в сени, поставил там котелок на полочку и вышел на платформу. Перша решил проветриться, подышать свежим воздухом. Так он несколько раз прошёл вдоль составов. Котелок не выходил у него из головы, но что означали эти каракули, нацарапанные на днище?
На станции всегда было несколько составов: они двигались в разных направлениях (станция была узловая), отстаивались, иногда доформировывались или переформировывались. Немцы готовили где-то к югу наступление, туда шли составы со свежими войсками, техникой. На запад везли или требующую ремонта технику или выводили на отдых войсковые части. Вот вчера провезли на юг пехотные полки. Кажется, два полка. С техникой, кухнями. А с фронта провезли несколько сапёрных батальонов, сильно потрёпанных, поредевших – где-то они строили какую-то фортификацию, как видно - под огнём Красной Армии… И тут в голове Перши мелькнула догадка: ПП и цифра 2 – это пехотные полки в количестве двух… так-так, а СБ – это сапёрные батальоны, три батальона. Точно. Нижняя половинка солнца – это направление на юг, левая половинка – направление на запад. Вот, вот он партизанский связник – этот дурачок. Перша сорвался с места и помчался в свою сторожку-резиденцию.
С утра у ворот сторожки на посту стоял полицай Коснюк. Это был молодой, с нагловатым видом парень с Западной Украины. Он задирал прохожих, всякого, кто оказывался около него принимался донимать вопросами «хто такий» да «видкиля идэшь». Когда Перша вышел и удалился вдоль путей, Коснюк почувствовал себя вольнее (Перша не давал ему спуску и придирался по всякому пустяку). Он отходил от своего поста – от крыльца сторожки, подходил к редким здесь железнодорожным рабочим или таким же как он полицаям, несшим охрану складов или вагонов. И всё это время за ним наблюдали через щель между грубыми досками какой-то старой конуры напротив сторожки два внимательных глаза. Ближе к обеду на смену Коснюку пришёл другой полицай, старый полный мужик, норовивший присесть всюду, где только было можно. Он, кажется, не только присел бы, но и прилёг бы, когда бы не боялся гнева начальства. Как только Коснюк с разводящим скрылись за углом, старый полицай сел на ступеньку и закурил папироску. И тут перед ним явился Витя. Дурачок что-то мычал, махал руками, умоляюще смотрел в глаза полицаю, теребил его за рукав. Каким-то чудом, а может дело в жизненном опыте, но тот понял, что дурачок что-то забыл в сторожке, какую-то свою безделицу.
- Ну, почикай, я пиду до рэзыдэнции, побачу – що ты там таке забув, - добродушно пробасил полицай и открыл дверь в сени. Не успел он ещё перешагнуть порог, как Витя уже скользнул вперёд него и, увидев свой котелок на полке, радостно заверещал, схватил посудину и вымелся вон. Только его и видел старый служака.
А через минуту полицай уже стоял навытяжку перед Першей и тупо хлопал глазами, разводя руками: «…нычёго не бачив, господин унтерахфицер, ни кого нэ було як я заступыв…».
Оставив позади крайние огороды, пригибаясь в высокой траве, Витя вышел к реке далеко от станции. Старый деревянный мост через реку давно уже стал непроезжим и только в паводок по нему, по уцелевшим брёвнышкам иногда переходили редкие пешеходы. А с приходом немцев и введением аусвайсов и вообще никто не пользовался этим мостом. Тут, под берегом Витю ждала Евдокия. Одетая как крестьянка, с корзинкой для грибов или ягод, она приходила из лесу и дожидалась Витю.
Сейчас она разложила перед ним на платке варёное яичко, ломтик хлеба, огурцы и в стеклянной бутылке молоко. Витя подсел к «столу», но взглянул на свои грязные руки и уставил вопросительный взгляд на Евдокию. Она кивнула ему: «правильно, Витя, пойди помой их». Витя подошёл к воде, пополоскал руки, обмыл лицо, утёрся полой рубахи и принялся есть. При этом он без умолку что-то говорил своей собеседнице, жестикулировал, строил рожицы. Евдокия, судя по всему, понимала всё, что он ей говорил, и поддакивала ему, похваливала:
- Он что, котелок отобрал? Ну, понятно. А ты что? Назад незаметно? Молодец! И что, ждал, пока не сменится полицай? Ну, ты молодец у нас, Витя! Какой ты молодец! Так деду Ивану и скажу. А сейчас возвращайся к тётке Ховре. Котелок оставь, брось его на дорогу у моста. Домой иди по огородам, на улицы не выходи, на глаза никому не попадайся, ага?
Витя закивал головой, поднялся, утерев рот рукавом. Потом наклонился, зачерпнул горсть прибрежной грязи и растёр её в ладонях, не забыв провести и по лицу. Евдокия уже скрылась на той стороне в ельнике. А Витя зашагал в город.