Крепость
Аз есмь Брест. Я есть Брест.
Принимайте мои позывные.
Я не просто свидетель.
Я – последний солдат.
А вокруг меня космос,
и руины поют, как живые:
мы мертвы, но мы здесь –
мы же смерти ответили «да».
Груда старых камней.
Оппермана усилил Тотлебен.
Юный Карбышев Дмитрий
проектировал этот кирпич.
Каземат-монастырь
мимо нас за молебном молебен
посылает наверх.
Только Верх почему-то молчит.
Наш сигнал целиком
занимает частоты молитвы.
Тут теперь перекрёсток
невозможных миров и времён.
Мы остались для вечной,
навсегда нескончаемой битвы.
Мертвецы не уйдут
и не бросят кровавых знамён.
Так мы платим за вас
вам едва ли понятную цену.
Смерть не стала покоем,
ведь она не последний приют.
Мы врастём в ваши нервы,
никому не прощая измену,
раз у вас уже свастику славят,
свысока на скрижали плюют.
Здесь, в ядре Цитадели
был с Германией слажен надолго
унизительный мир.
Но мы кровью отмыли позор
через годы стыда.
Мы, похоже, и вправду зависли
в равелинах фронтира
как последний бессменный дозор.
Пан Плисовский отдал
гудерьяновским бешеным танкам
старый русский форпост,
задержавшийся в польских руках.
А фашисты вручили
ключи возвратившимся красным.
Кем мы станем ещё
в наступающих тёмных веках?
Не пытайтесь юлить.
Не старайтесь прогнать наши тени.
Не смотреть и не видеть,
как мы снова горим и горим,
прорастая корнями
космических цепких растений
сквозь кирпич и цемент
несгораемых здешних руин.
Оборона
Ежи, стоящие под Химками,
в полукольцо торговый рай
зажал рекламными ужимками –
не стой, водитель, проезжай.
Над речкой Сходней не господствует
последний выживший расчёт.
Скучает пушка. Хоспис с соснами
ведёт смертям обычный счёт.
А к центру, вдаль, к трамвайным линиям,
немецкий рвётся авангард,
чтобы увидеть – римским пиниям
здесь не дают расти снега.
Аэростатом ополчение
вцепилось в воздух. Без основ
военного сопротивления.
Но каждый – умирать готов.
И умирали. И, от ярости
воскреснув, снова лезли в бой,
в себя придя едва ли к старости
и спёкшись навсегда с бронёй.
Потом был Ржев. Пришли дивизии,
закрыв Москву живым щитом.
И «Дранг нах Остен» из девиза
стальной армады стал хитом
киножурналов до сеанса
трофейного – вот-вот – кино,
в котором Дитрихи и Гансы
влюбляются и пьют вино.
Осада
Почему вы никак не сдаётесь?
Нет, вы – точно не люди.
Вам же кушать друг друга придётся.
Мы доплатим Иуде.
И рассеется призрачный город –
обречённая крепость.
Это будет так скоро. Так скоро.
И, для умных, нелепо.
На Неве встанет импортный лёд,
что из Дантова ада.
Пейте вволю карболку и йод,
раз воды вам не надо.
……………………………………
Кай замёрз.
Но жива ленинградская Герда,
перед ней – слово «вечность».
Композитор нам пишет – не Верди,
но ещё человечней.
Нам свои
протянули блуждающим нервом,
оголённым, как провод,
нить дороги уже в сорок первом.
Чтобы жить – нужен повод.
Нет ни дров,
ни простого тепла человеков.
Но мерцает хрусталик.
Им Фролов и сработал Дейнеку
для московских мозаик .
Рубикон
Всё сегодня ты поставишь на кон.
Только вам не перейти Рубикон.
Этот город будет вами снесён.
Он не будет защищён и спасён.
За него расплатится ваш Дрезден – потом.
Нам придётся тут делить каждый дом.
За квадрат, всего за метр жилья
Ляжет чья-то жизнь. И моя.
Что, далековат фатерлянд?
Помнишь ёлку, жар свечей, блеск гирлянд?
Милый дом, сладчайший дом – мы сожжём:
Я в вот этом вот подъезде – ты в том.
О, незваный, дорогой ты мой гость!
Ты вцепился в глотку мне, словно в кость.
Но ты собственный здесь рушишь Берлин.
Где погибнут дочь твоя и твой сын.
Зачерпни на память нашей золы –
Тех, кто были тут и святы, и злы.
Отвези в свою чужую страну.
А я тебя – лет через сто – помяну.
Но последний твой бросок на Восток
Будет пулей точно ввинчен в висок.
И не только в мой висок, но и в твой.
Может, сходим в Рубикон за водой?
30.04.2015