"Враги сожгли родную хату...", —
я горько плакал в восемь лет.
"Куда ж теперь идти солдату?", —
я знал заранее ответ.
И в пятьдесят ещё не в силах
спокойно слышать эту быль.
Я должен их поднять на вилы,
спалить, стереть, развеять в пыль
не ту Германию, так эту.
Хотя осознаю умом,
что немец мёртв.
Но вот ракету
зачем он прячет за холмом?
Мы не полезем в те же ямы,
где сдох германец-дуралей.
Работать будем на себя мы —
на нашей, собственной земле.
Но Будапешт мы оплатили.
Железной, кровною ценой.
Детьми и женами. В могилы
Ушли до срока. В перегной.
Могли б мы жить без Будапешта?
Солдат мне отвечает: нет.
И рвётся сердце снова. Где ж ты
честнее обретёшь ответ?
Без измывательства над правдой.
Без подозрений, подоплёк.
Без компромисса с подлым "да" и
без первой и последней щёк,
которые должны подставить
мы почему-то под удар
тем, кто решил нас обезглавить,
казнить без права и суда
за наши действия такие,
какие подвигом зовём.
И будем звать. Да, мы другие.
Прочь с нашей пашни,
вороньё...