Виноградная гроздь была прекрасна. Бусины росы почти на каждой виноградине подмигивали светло и задорно. Я открывала дверь и смотрела на гроздь, смотрела.
Зачем она была мне нужна? Не очень представлялось. Возможно, хотелось возвратить её к солнцу, подносить к глазам близко-близко, чувствовать её запах – не помню.
Но однажды все условия совпали. Кроме меня, никого в спальне не было. Тихий час не для взрослых. А тут стул вдруг очутился под ногами. Ножницы, большие, удобные ножницы оказались под рукой, точнее, в руках, а в двери оказался ключ. Взрослые забыли. В двери шкафа.
Вот и всё. Срезала я эту гроздь. Выстригла из маминого лучшего выходного платья. В это платье мама наряжалась очень редко, и была надежда, что она про платье вообще забудет быстрее, чем наступит очередной праздник. Теперь я понимаю, что от праздника до праздника время пролетает, как один миг. А тогда от праздника к празднику медленно проползала целая жизнь. При том раскладе мне казалось, что никакого вреда маме не будет. Всегда можно успеть гроздь обратно пришить. Легко.
Стричь было неудобно. Платье норовило соскользнуть с вешалки, ножницы оставляли болючие красные круги на пальцах, но я смогла.
Когда красота, шитая бисером, оказалась в руках, это уже была не красота. Вокруг рваных виноградин висели рваные кусочки синего шелка с высыпавшимися нитками – это всё, что осталось от загадочной ночи, которая окружала виноградины прежде. Они потеряли фон, а значит, и загадочное мерцание. Я тут же разлюбила гроздь. Для куклы она была слишком велика и тяжела, а больше ничего не приходило в голову, зачем вдруг она понадобилась. Самое печальное – я поняла, что не смогу сама пришить её обратно.
Несколько бисерин легонько застучали по полу и закатились в щель между половицами. Это было спасение. Все-таки чудесные полы были в нашем доме. Широкие половицы не всегда удобны в использовании, но перед очередным ремонтом, когда шпатлёвка между досками трескалась и возникали щели, это было самое то.
Большие ножницы были отвергнуты, а маленькие, с изогнутыми лезвиями, вполне подошли. Хотя и они не спасли от трудовых мозолей. Начался изнурительный процесс потрошения предмета искусства. Все освобожденные бисерины тут же закатывались в щели. Далеко не всех удавалось пропихнуть под половицы, и многие просто лежали блестящим разноцветным пшеном между половицами в труднодоступных местах: под креслом, шкафом, кроватью…
Долго же их не было, взрослых. Я успела довести начатое дело до конца.
Ещё дольше мы с мамой выметали и выковыривали самоцветные россыпи из щелей обратно. Она почти всё понимала, моя мама, кроме одного: зачем, до кровавых мозолей, надо было портить гроздь до последней бисеринки.
Как мне было ей объяснить, что красота умерла, и никто не смог бы пришить её обратно, даже мама, а там, в полу – всё мое раскаяние. И действительно, слишком много бисера просыпалось в щели. Часть его была обнаружена значительно позже, когда в авральном режиме поднимали доску, чтобы достать удивительно живые серебряные шарики ртути от двух измельчённых градусников.
29.03.2015