Эта сказка навеяна птичьим
разговором о чем-то простом.
Он наверное, дворник обычный,
в неприглядном немного обличьи.
И да Бог его знает, кто Он.
Человек он хороший. И вроде
в нем особого нету того,
что влекло бы как к дикой природе.
Но уж если садится напротив,
и просторно душе, и тепло.
А на улицах – грязные листья,
а на лужах – бензиновый шелк.
Провода заскорузло повисли.
Он идет, улыбается жизни,
говорит: «Будет все хорошо!»
Если грустно – беру я печали,
заверну в одеяло души.
Он напоит ромашковым чаем
и в охапку подхватит печали –
да в окошко! Где осень шуршит.
Он печет золотые оладьи
для жены. У нее, говорят,
найден рак на безрадостной стадии.
Он молчит. Но сказал то, что ладят,
и у них в отношеньях – заря.
Приношу я вино дорогое,
мы сидим, и гитара в руках.
И жена улыбается. Горе –
занавешано ширмой такою,
что не виден укрывшийся страх.
Он читает для дочки. И часто
Он – волшебник на белом коне.
«Спи, малютка! Любимые глазки
закрывай, полетим с тобой в сказку!»
И гуляют по полной Луне.
Он сидит в комнатушке, считает,
как бы счастье на всех уравнять.
Чтобы не было в доме печали,
чтобы люди поменьше ворчали,
чтобы было хлебов ровно пять.
Человек он, Господь? Разве важно?
Разве нужно такое нам знать,
если в небе - журавлик бумажный?
Он мне скажет, что дом – это там же,
где горят ежедневно глаза.
Это было без четверти поздно.
Это был возносившийся лик.
Все года проносились как звезды,
но внезапно влетели на острый,
словно бритва, пронзительный миг.
Миг. Жена умерла… Это было
для Него совершенно невмочь.
Для кого-то такое – могила,
для кого-то – веревка и мыло.
У него – драгоценная дочь.
Застывали смолою те слезы.
Он молчал. Он совсем изнемог.
Но в глазах, что от боли замерзли,
виден космос был тысячезвездный,
где в галактиках прятался Бог.
И прошло много лет одиноких,
захлестнувших в крутом вираже.
Убирая от грязи дороги,
он стелил людям травы под ноги.
А у доченьки – дети уже.
Осень поздняя слякотно плюнет,
подведет под чужой монастырь.
Кто-то буркнет, что счастья не будет.
Что на улицах – черствые люди.
Что на улицах – мерзлая сырь.
Эта сказка навеяна птичьим
разговором в высоких горах.
Вот идет Он, в привычном обличьи,
а глаза - как горящие спички.
Я и рад ему. До смерти рад.
И счастливые бури предвидев
сквозь лазурного неба лоскут,
Он уже покоряет Юпитер.
Он надел ослепительный свитер.
Там Он с дочкой гуляет в лесу.