Два разных языка
для будущего, что издалека
шумит,
я сберегаю,
по лестнице засвеченной сбегаю
и выхожу во дворик поутру.
Всей жизнью – целиком – располагаю
и никогда, наверно, не умру.
Так много света. Всё растворено
в ненастоящем золоте полудня.
Апреля в мир ведущее окно,
и ветра ненавязчивая лютня,
протяжная, – в ней гласным нет конца,
как нет конца разлуке и печали.
Не вижу в свете дня я твоего лица
а голос еле слышный различаю.
Ты говоришь со мной и так же – без меня.
Но всё равно – со мной. Невидимые сети
раскинуты везде, и клетки их, звеня,
улавливают всё возможное на свете.
А птичка не поёт, когда она одна
железных прутьев ряд обходит круг за кругом,
когда ей из окна луна вдали видна.
А птичка не поёт. Но следует за звуком.
Какой-то человек, потёртое пальто
и «маечкой» пакет с продуктами, с багетом,
вчера меня спросил: «А Вертер – это кто?
Вы не хотите (нет?) поговорить об этом?»
Но «ветер – это кто» я различила в спешке
и удивилась вдруг, что ветер тот живой,
и человек – живой, в неряшливой одёжке,
стоит передо мной, качая головой.
Холодный сон плодов. Рисунок на коробке
и жёлтые бока лимонов чуть видны.
О чём он говорит, рассеянный и робкий,
и нужен ли ему ответ со стороны?
Держи себя в руках, не говори с чужими,
не возвращайся за полночь, не забывай про газ.
«А как вы без меня всё это время жили,
куда вы шли по улице, не поднимая глаз?»
«Я шёл в каком-то сне, я жил, переживая,
а там, смотрите, в облаке мне чудится беда.
Оно напоминает мне…», – и линия кривая,
по воздуху прочерчена, уходит в никуда.