Когда рубака пал у Куросавы в «Семи Самураях»
в сером дожде,
в синематографе и династии Токугава,
он пал прямой, как сосна, он пал,
как Аякс пал у Гомера
в певучих дактилях, и дерево было таким огромным,
что рубщик возвращался целых два дня
в это удачное место, прежде, чем смог его распилить,
и на третий день привёл своего дядю.
Они укладывали поленья на смолистом воздухе,
обрубая мелкие ветви,
связывая их в отдельные вязанки.
Горбыли возле корня
четвертовали, но они всё же были слишком большими;
Кругляк из центра ствола раскололи надвое:
десять вязанок и четыре огромных штабеля душистого леса,
полнолунья, вторые и первые лунные четверти,
нарезанные зубом пилы.
Рубщик и старик, его дядя,
стоят посреди леса
на площадке из сосновых опилок с весенней грязью.
Они прекратили работу,
потому что устали, и потому что
я не придумал ни вьючного мула,
ни примитивной повозки. Они чересчур осторожны,
чтобы позвать себе в помощь соседей или вернуться
домой с парой поленьев после трёх дней работы.
Они ждут, чтобы я что-то сделал,
или чтобы смотритель Великого Господина
пришёл и арестовал их.
Как они терпеливы!
Старик затягивается трубкой и сплёвывает.
Парень думает, что он бы разбогател,
если бы уже был богатым владельцем мула.
Десять дней на вывозку леса,
а уже на седьмой их, пожалуй, поймают –
вернутся домой с пустыми руками,
или хуже. Я не знаю –
они японцы или микенцы,
и ничего не могу с этим поделать.
Дорога отсюда до этой деревни
ещё не переведена. Герой, умирая,
отдаёт покой в окружающий воздух.
Мужчина и женщина возвращаются из кино
в молчании разных понятий о верности.
Есть пределы воображению.
(с английского)
HEROIC SIMILE
by Robert Hass
When the swordsman fell in Kurosawa’s Seven Samurai
in the gray rain,
in the Cinemascope and the Tokugawa dynasty,
he fell straight as a pine, he fell
as Ajax fell in Homer
in chanted dactyls and the tree was so huge
the woodsman returned for two days
to that lucky place before he was done with the sawing
and on the third day he brought his uncle.
They stacked logs in the resinous air,
hacking the small limbs off,
tying those bundles separately.
The slabs near the root
were quartered and still they were awkwardly large;
the logs from the midtree they halved:
ten bundles and four great piles of fragrant wood,
moons and quarter moons and half moons
ridged by the saw’s tooth.
The woodsman and the old man his uncle
are standing in midforest
on a floor of pine silt and spring mud.
They have stopped working
because they are tired and because
I have imagined no pack animal
or primitive wagon. They are too canny
to call in neighbors and come home
with a few logs after three days’ work.
They are waiting for me to do something
or for the overseer of the Great Lord
to come and arrest them.
How patient they are!
The old man smokes a pipe and spits.
The young man is thinking he would be rich
if he were already rich and had a mule.
Ten days of hauling
and on the seventh day they’ll probably
be caught, go home empty-handed
or worse. I don’t know
whether they’re Japanese or Mycenaean
and there’s nothing I can do.
The path from here to that village
is not translated. A hero, dying,
gives off stillness to the air.
A man and a woman walk from the movies
to the house in the silence of separate fidelities.
There are limits to imagination.