Ах, какая она была тонкая, чистая -
Выходила на берег, как будто на исповедь.
Голыши подберет, да разложит сердечками,
Да подкупит Пречистую тонкими свечками,
Чтоб молитва из уст сразу ласточкой к богу.
Кто поклялся вернуться – отыщет дорогу.
Вот начнется прилив и фрегат приплывет.
Год…
Другой…
Снова год…
А потом еще год…
Не бывают пустыми святые места -
Она пела гостям, проверяла счета,
Собирала рецепты в большую шкатулку.
С белым зонтиком вечером шла на прогулку,
Торопливо крестилась у каждой обочины
И мулаткам своим раздавала пощечины.
Пробегала вдоль моря – смотрела и хмурилась,
Приценялась к платкам. Да зачем, по фигуре ли?
Ей теперь как в темнице в расплывшемся теле.
Просыпалась в поту и металась в постели
До утра, пока ил поднимался со дна,
И слонялась у берега шлюха-луна.
А июль по ночам колотил в барабаны,
Колдовал, сыпал солью на старые раны.
Изнывал. Проливался дождем на поля -
И земля принимала, дрожала земля,
Все дышало. Все пенилось. Соль и вода.
Это было всегда.
Это будет всегда.
А она постарела от соли. И вскоре
Монастырской стеной отодвинула море.
Очертила свой круг - от доски до доски.
Высыхала, бранилась, считала куски.
Все брюзжала, что жарко, что сводят с ума
Комары, что ей нечем дышать…
А сама
Закрывала окно, чтоб ее не тревожило
Проклятущее море.
И вот – обезножила…
В узкой комнате с выбеленным потолком
Все грозила кровавой луне кулаком.
Все мычала и злилась, швырялась подвязками
Когда ночь-негритянка шептала ей ласково:
Потерпи, рассветет… Слышишь этот мотив -
Чайки плачут на пристани. Скоро прилив,
И придут корабли. И начнется все заново.
Ну уж нет.
Умерла она.
К черту Резанова.