Выросший Питер Пэн отпускает пленников прочь из плена.
Слушает тело и понимает: сильно болит колено.
И это не рана от шпаги и даже не коготь от василиска,
А просто артрит, поскольку он, в силу возраста, в группе риска.
А значит, нельзя соленое, можно: тепло и покой, диету,
И в ветер и дождь мучительно, но неизменно чуть легче к лету.
Но зимы так долги, кажется, с каждым часом немного дольше,
И он сатанеет, бесится, что понятно, поскольку боль же...
В минуты, когда отчаяние становится чем-то сравнимо с морем
Он вздрагивает плечами, как в случаях с детским, случайным горем.
Он пишет дурацкие письма, то Венди, то Динь, то, нередко, Крюку:
Мол, знаешь, мы все старики, все забыто, просто подай мне руку!
Крюк распечатав письмо, на себя не похожим, уходит в рубку,
Плачет и бьет по стене, всякий раз оставляя крюком зарубку.
В общем, команда не лезет, поскольку полезешь - себе дороже,
Но все равно ведь слышно все это:"Господи, как ты можешь!"
Все это длится вечность. Письмо за письмом. Тяжело и скверно.
Крюк прибывает на остров. За ним крокодил (удивлен безмерно):
"Джеймс, ну, какого хрена? Ты снова поддашься на это? Снова?!!"
"Кажется, это серьезно. Он пишет, что стар. Ничего иного.
Просит приехать. По-дружески. Все-таки, многое пережито..."
И крокодил иронично цепляет на шкуру свою "ТРАНЗИТОМ".
Питер сидит у окна. Но сидеть тем труднее, чем ближе к делу.
Старость - игра, как игра - но уже упоительно надоела.
И в ту минуту, когда Крюк готов постучать железякой в двери
Питер взлетает и громко смеется:"Ну, как?!! Как ты мог поверить?!!"
Пленники празднуют плен. И восходит луна с ее бледным ликом.
И наступает весна. И клокочет любовь петушиным криком.